Впервые попал Чагдар внутрь такого большого здания. Может, ощущение огромности создавалось пустотой помещения и белизной стен, да еще и люстра под потолком била в глаза десятком электрических ламп – Чагдар поневоле зажмурился. Дверь за ним захлопнулась, и пустая зала откликнулась многоголосым эхом.
Сбоку от окошка с надписью «Касса» стоял Петро и махал рукой.
– Давай сюды! Ты чего один-то? Батя совсем занемог?
– Занемог.
– Беда! А дохтур-то того… лыка не вяжет. Ну, заходи, не робей!
Петро потянул на себя тяжелую деревянную дверь с надписью «Начальник станции» и толкнул за порог Чагдара.
Света в кабинете было меньше, чем в зале: одна лампочка горела под потолочным абажуром, да зеленая лампа на большом, покрытом сукном столе плавала в плотном облаке табачного дыма.
Эх, яблочко,
разлюли-люлю,
подходи ко мне, буржуй,
глазик выколю! —
выводил чей-то разухабистый, размазанный, похожий на собачий брех голос под звуки поскуливающей балалайки.
Глазик выколю,
другой останется,
чтобы знал, дерьмо,
кому кланяться!
Табак тут курили хороший, фабричный. А еще пробивался запах казенной водки, жареной свинины и каких-то дурманящих цветов. На месте начальника станции сидел Харти Кануков в расстегнутом казачьем мундире с красными погонами, возил вилкой по тарелке, целясь в кружок колбасы.
Я на Волге делов
понаделаю,
не забудет матроса
сволочь белая!
Справа от Канукова, положив кудрявую голову на руку, уткнулся лицом в сукно человек в полосатом штатском пиджаке. Другая рука держала пустой тонкостенный стакан с золотыми вензелями. Слева двое матросов в тельняшках подпирали широкими спинами подоконник зарешеченного окна. У одного в руках была балалайка. Он-то и потешал собравшихся частушками.
Эх, яблочко
огородное,
прижимай казаков —
все народное!
А напротив начальственного кресла к столу был придвинут узенький диванчик на высоких гнутых ножках, и на нем полулежала женщина – это судя по вздымающейся под белой черкеской груди и задравшейся выше колен черной юбке женщина. Но вот жесткое лицо с заостренным носом и втянутыми щеками, да и волосы, стриженные по-крестьянски скобкой, говорили за мужчину. Видно, это и была Маруська. Держа на отлете папиросу и откинув голову на спинку диванчика, она задумчиво смотрела в потолок. Грязные тарелки на столе были полны окурков, у массивной ножки выстроилась батарея пустых бутылок. На вошедшего Чагдара никто внимания не обратил, и он стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь обнаружить свое присутствие.
Эх, яблочко,
да неспелое,
а я девку хочу,
да чтоб дебелую!
Матрос резко оборвал частушку и пошатываясь, встал.
– Пройдусь до кухни, еще жратвы