Возможно, именно эта мифологичность образа Катулла Александровича дарила ему негласное превосходство над остальными, притягивала к нему людей и вызывала их невольное восхищение. Вся фигура седого пенсионера, носившего современную одежду, излучала древнее достоинство, уверенность в победе могучей правды. Вокруг Катулла Александровича всегда вертелось множество людей, ловивших каждое его слово: так повелось ещё со времён его работы в институте, когда он выступал перед нерадивыми студентами. Правда, Катулла Александровича иногда терзали смутные подозрения, что студентам были нужны вовсе не его мысли, а его подпись в зачётной книжке, но он с филологической увлечённостью продолжал обстреливать молодняк парадоксами, цитатами и афоризмами, выставляя напоказ свою эрудицию. Теперь же, вместо только начинавших взрослеть людей, перед ним стояли сложившиеся столпы маргинального общества, королёвские уличные философы, у которых не было никаких корыстных целей и которые искренне восхищались Катуллом Александровичем.
Давайте полюбуемся на них, пока в Королёве наступила негласная сиеста. Пётр Петрович, в распахнутом жилете, медленно потягивал светлую жидкость и крякал от удовольствия, щурясь на осеннем солнце. У его ног удобно расположился на коврике Михаил Иванович, этот старомодный отшельник, не представляющий себе жизни без открытого воздуха. Неподалёку, присев на заборчик, напевал какую-то песенку Сашка. Алексей Дмитриевич задумчиво глядел на прохожих. Безмятежность была разлита в воздухе, ленивые мухи жужжали в тусклой зелени, редкие машины поднимали клубы пыли, стучали тонкие каблуки, шуршала метла дворника, лаяли облезлые собаки, звенели невидимые бутылки, шумел рыжий экскаватор, гудел самолёт, мягко шелестел ветер, кричали маленькие дети, ворковали голуби – город исполнял свою обычную урбанистическую симфонию. Музыка города, не затихающая ни днём, ни ночью, сочилась из всех щелей, проникая в уши бредущего в разные стороны дремлющего населения. Монотонный ритм городского существования зомбировал королёвских жителей, вводил их в потребительский транс, гипнотизировал, лишая воли и индивидуальности. Но эта музыка, убаюкивающая все стремления и помыслы у обывателей, настраивала Катулла Александровича исключительно на творческий лад. Он не хотел поддаваться всеобщей спячке и не мог позволить ей поработить своих друзей. Поэтому он зорко следил, чтобы обитатели стекляшки не забрасывали свои великие дела и развивали в себе скрытые таланты.
Как-то раз, когда подготовка к несанкционированной премьере шла полным ходом, в стекляшке появился усталый парень. У него были близорукие глаза, а потому казалось, будто он глядит не на внешний мир, а внутрь самого себя. Неуклюже ступая по тротуару, он подошёл к нашим алкашам и обречённо спросил:
– Выпить не найдётся?
Ему налили, он жадно выпил. Обитатели стекляшки сочувственно молчали; они догадались, что тут был особый случай,