И как синее пламя в желтое.
Замирает в утробе бурчанье страсти,
И я рвусь в твой взгляд из зеркала бытия,
Чтобы сделаться алтарем твоему пламени,
Боже мой Неведомый.
АЛЕН БОСКЕ
«Пророков спросили…»
Пророков спросили:
– Умирают ли боги?
Пророки сказали:
– Откуда мы это знаем?
Их спросили:
– Этот мир бесконечен?
Они сказали:
– Нам это тоже интересно.
Их спросили:
– Тело – это форма души
или душа – это форма тела?
Они сказали:
– Мы тоже об этом спрашиваем.
Их спросили:
– Будет ли жизнь после смерти?
Они сказали:
– Мы надеемся, но мы не уверены.
Их спросили:
– Восполняет ли истина неистину?
Они сказали:
– Хорошо бы, если бы так.
И тогда пророков убили,
а вопросы, еще того страннее,
стали задавать
баобабу, рекам,
диким козам, красному камню,
летучему ветру
и были рады
толковать по-своему
их большое-пребольшое молчание.
«Два дивана…»
Два дивана:
на одном человек, на другом —
Бог. Между ними – книга,
она цвета плоти и крови.
Человек говорит потихоньку:
«Это я ее написал».
Бог в ответ ему шепотом:
«Это я ее диктовал».
Помолчали,
а потом книга говорит:
«Это я родила вас обоих,
человек и Бог,
одинаковые и очень непослушные».
Раскрывается и вбирает их в себя.
Два дивана стоят пустые.
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
О фонтанах
Иногда
я воистину их знал, водометы,
непостижно стеклянные деревья.
Они были – как будто мои слезы,
в исполинских снах
вмиг пролитые и потом забытые.
Так забыть ли мне,
как небесные тянутся ладони
в гущу стольких теснящихся вещей?
Я ль не видел безмерного величия
старых парков, вставших навстречу нежным
полным ожидания вечерам,
или бледных песен, вставших из уст
дальних дев, и перелившихся через
край напева, и ставших явью,
словно чтобы отразиться в открытом
зеркале прудов?
Но лишь вспомню я обо всем,
что постигло фонтаны и меня, —
и я чувствую в струях вновь и вновь
тяготу паденья.
Я вас знаю, ветки в отклоне,
голоса-огоньки,
и пруды, повторявшие лишь берег
сдвинуто и бледно,
и вечерние небеса, которые
отшатнулись, выгнувшись и темнея,
от обугленных закатом лесов,
словно не об этом мире они мечтали…
Так