Зная повадки своего коня, Арон отнёсся к этому с пониманием, а Коста был занят мыслями о побоище в лесу. Перед глазами то и дело всплывали кровавые подробности и лицо главаря в момент смерти. После убийства Коста уже не знал, кто он теперь, монах или воин и пришёл к выводу, что ни тот и ни другой.
Монахом он никогда не был и теперь уже им не станет, а воин из него никудышный, даже наставник признавал это. В первый же день своего пребывания вне стен обители, он нарушил одну из главных христианских заповедей. Теперь спасти его душу от Гиены Огненной могло только покаяние. Он надеялся, что в Святой земле сможет обрести его и искупить свой грех, иначе, зачем всё это? Всю дорогу до поселения он продолжал молиться и почти не обращал внимания на происходящее вокруг.
Если бы он пригляделся, то заметил многочисленные убранные поля, покинутые крестьянские жилища и отпечатки сотен ног и копыт, ведущие к городу. Помимо приближающейся зимы, этому было и другое объяснение. Вряд ли Коста заметил и это, поскольку никогда прежде не бывал в этих местах. Если монахи только догадывались о назревающих событиях, то горожане уже испытали на себе последствия Клермонского призыва[14] Главы Святого Престола. Последний месяц город переживал нашествие крестьян со всей округи.
Уже на подъезде к городу, навстречу попалась небольшая группа всадников во главе с городским стражником. Обменявшись приветствием с Ароном, стражник посоветовал торопиться, чтобы успеть до темноты. В ответ наставник только поблагодарил и проводил его взглядом. По мере приближения к городу шум нарастал, пока не превратился в непрерывный поток звуков многолюдной толпы.
Пересекая каменный мост и въездные ворота города, Коста пребывал в замешательстве. Такого скопления людей он никогда прежде не видел. На небольшой площади вблизи ворот и прилегающих улицах их были тысячи. Повсеместно горели факелы и костры, распространяя скудный свет и тепло. Тут и там вокруг жаровен, собирались группы людей, но основная часть была поглощена проповедью.
—…От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнём, самих же погубил постыдным умерщвлением, а церкви Божьи либо срыл до основания, либо приспособил для своих обрядов…[15]
Слова проповеди разносились далеко над площадью, и только приблизившись, Коста смог разглядеть говорившего. На возвышении стоял монах-аскет, босиком на камнях, покрытых изморосью, в грубой шерстяной рясе, с посохом в виде креста. Несмотря на присутствие духовенства, его и не думали перебивать, мало того, присутствующие сановники склонили головы и сохраняли почтительную дистанцию.
–…Ибо папа, пастырь наш говорит: «Каждый пусть отвергнет себя и возьмёт на себя крест Христов».