веке человека не осуждали на смертную казнь, не пытав его предварительно. 11.000 человек могли быть убиты при каком-нибудь поражении скопищ Разина царскими войсками, это другое дело; но казнь 11.000 считаем мы за преувеличенное показание иностранца, которое нас и не удивляет, потому что подобных показаний о России много существует; но удивляет нас то, что г. Костомаров повторяет в своей книге подобные сведения, не очищая их исторической критикой. Прибавим, что еще более странным показалось нам везде видное желание г. Костомарова выставить Стеньку почти как исторического деятеля, чуть-чуть не как героя, хотя в начале сам автор говорит про него: «честь и великодушие были ему незнакомы. Таков был этот борец вольницы, в полной мере изверг рода человеческого, вызывающего подобные личности неудачным складом своего общества». Что Стенька был изверг, в том, конечно, нет сомнения; но борец вольницы – это выражение, кажется нам, уже слишком для него почетно. Об таком адском исчадии, как Разин, совершивший столько невообразимых злодейств, погубивший столько людей в страшных муках, казалось бы, и говорить-то не следовало иначе, как с негодованием и омерзением. Изверг, кем бы он ни был – азиатским деспотом, или степным разбойником – есть всегда изверг, существо более ненавистное, чем зверь дикий, чем гад ядовитый. У Французов, под влиянием духа партий, представляли героями и оправдывали и такие личности, как Катерина Медичи, Равальяк, Марат; но никто из исторических исследователей во Франции не пытался еще представить героем, например Картуша или Мандрена, а ведь и Картуш – невинный младенец в сравнении с Стенькой. Историк не должен следовать примеру политических публицистов, часто натягивающих и искажающих Факты (которые вообще эластичны), чтобы провести свою идею. Подобные воззрения часто бывают уделом ученых, сидящих всю жизнь свою в стенах кабинета, библиотеки, архива, мало знакомых с людьми и жизнью. При деятельности их, исключительно направленной на один предмет, при стремлении провести везде свои любимые идеи и принципы, часто довольно абстрактные – в них делается иногда даже извращение понятий о добре и зле.
«Русский архив», №7, 1867
В. Майнов. Скопческий ересиарх Кондратий Селиванов.
(Ссылка его в Спасо-Евфимиев монастырь)
«Делу же сему особливой важности не придавать и трактовать оное не как политическое, а как гражданское», – писала императрица Екатерина II в инструкции своей полковнику Волкову, отправлявшемуся производить следствие о скопцах. К сожалению, впоследствии высшее правительство отказалось от такого взгляда, придало важность простому факту религиозного помешательства, увидало опасные политические замыслы там, где было лишь одно невежество, само надело на главы фанатиков мученические венцы и окружило их ореолом страдальцев за истину. Чистое, неизвращенное еще фанатизмом своих прозелитов, христианство требовало служения Богу в духе
