Две колонки на всю улицу. Воду таскают ведрами. Отопление печное. Из окон торчат ржавые трубы – в каждой комнате своя «буржуйка». Но главная прелесть Табачного проезда – общественный туалет. Круглое здание поставлено на самом подходе к Тишинскому рынку. Никаких кабинок, конечно, нет. Каменная приступочка с дырками-«очками». И очередь ждущих, пока предыдущие сделают свое дело и освободят место. Ночью пробираться приходилось в кромешной тьме через чужой проходной двор. Особой охоты отправляться в такой поход не было. Приходилось терпеть. Или делать, как тетя Соня. Она устраивалась за ширмой, и старалась не очень громко кряхтеть на горшке. Я все равно слышал, а куда было деваться… По утрам к туалету тянулась длинная очередь жильцов с ночными горшками, стыдливо прикрытыми обрезками газет. Ассирийские старушки равнодушно провожали их глазами, не прерывая кружения своих катушек.
Зато сколько заветных местечек для «перепрятушек-обознатушек» было рассыпано в этих дворах. Сколько углов, из-за которых можно было выскочить неожиданно для противника с криком «Хенде хох!». Правда, иногда за этими углами прятались какие-то подозрительные типы в залатанных гимнастерках. Тогда мы знали: на Тишинке идет облава.
В последние дни дядя Захар приходил поздно – до ночи корпел в своем ателье. Тетя Соня по секрету рассказала маме, что он делает фуражку аж для самого Ворошилова. Вот это да! Портрет маршала Ворошилова висел в бабушкином доме. Маршал сидел за письменным столом и о чем-то важном думал. Он был без фуражки. В следующий раз, думал я, его нарисуют в фуражке дяди Захара.
Как-то раз дядя Захар подозвал меня к себе и стал зачем-то мерить мою голову клеенчатым сантиметром. Тетя Соня, снова по секрету, призналась маме, что от ворошиловской фуражки осталось порядочно материала – как раз на детскую голову. Вот это да! Значит, мы с главным маршалом будем ходить в одинаковых кепках! Я до конца не верил, что это может быть. Но в один прохладный вечер мой дядя развернул небольшой пакет и надвинул на мою голову мечту черного цвета. Тетя Соня сняла с этажерки зеркало, и я увидел страшного красавца, каким меня сделала нарядная обновка. Только уши слегка торчали в разные стороны. Я, правда, думал, что кепка будет «шестиклинкой» – такие тогда носили все знаменитые «блатари» с Табачного проезда. Но дядя Захар такого фасона не признавал.
– Не вздумай трубить, из чего она сделана! – строго-настрого наказал мне дядя Захар. Мог бы и не говорить. Я и так знал, что этот товар называется «левым». Поэтому я просто молча позволял любоваться моей обновкой и не обращал внимания на просьбы: «Дай поносить!».
А когда