Слова молодого человека, казалось, привлекли внимание двух господ. Впервые Фриш поднял бледно-голубой взгляд на глаза Майера, обнажив более мягкое выражение лица, по крайней мере, так Майеру показалось. И это, действительно, было именно тем, чего мальчик ждал, опасаясь, что этого никогда не произойдет, поскольку иногда человек ищет человеческий отклик в глазах дрессированных животных. Черты лица Фриша внезапно расслабились. Он отказался от своей первоначальной сдержанности, но скорее случайно, чем с искренним намерением.
Майер глубоко вздохнул. Он казался менее напряженным. Пелена охриплости, выдававшая его нервозность, теперь исчезла с его голоса.
Он сжал в ладони пакет, спрятанный в кармане плаща, как будто чтобы убедить себя, что не забыл, зачем он ехал в этом поезде. Теперь он мог смотреть на своего противника без страха. Несмотря на все, что он знал о нем, он видел его обычным и беззащитным человеком, который, позволив на мгновение упасть маске жесткости, действительно выглядел на свой возраст, человеком почти старым, его железно-серые волосы коротко острижены, чтобы скрыть его обширное облысение, его здоровое и упитанное тело хорошо маскировалось под темным и идеально сшитым костюмом.
Другой человек, Баум, явно был обычным человеком. Он сидел, скрестив ноги, повернувшись на три четверти к Майеру, положив руки на одно колено, скрестив пальцы, по-видимому, погруженный в свои мысли, но только для того, чтобы иметь возможность слушать, не привлекая внимания.
Поезд проехал мимо чугунолитейного завода, который ослепляющими вспышками бросался в окно купе. Затем мимо проплыла деревня, ее огни какое-то время осветили путь, пока, наконец, черный омут леса вновь не поглотил вид в окне.
Молчание двух мужчин, а также открыто возбужденное и внимательное любопытство Фриша убедили Майера начать свой рассказ.
Еще в детстве я увлекся шахматами. Первым ходам я научился у отца, который был талантливым любителем. Фактически, одно из самых ярких моих воспоминаний о нем – это то, как он выглядел, когда он склонился над доской в глубокой задумчивости.
Но оба мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было шесть лет. Меня отправили жить к бабушке в Вену, матери моей мамы.
В течение многих лет я больше не думал о шахматах, которые оставались смутным, загадочным воспоминанием, связанным с волшебным миром моего раннего детства. Набор шахмат моего отца лежал в ящике в доме моей бабушки. Это была одна из тех досок, которая закрывалась как сундук с фигурами из белого и черного дерева. Доска с фигурами валялась в старом ящике вместе с другими вещами отца: металлический табачный футляр, несколько трубок, бритва с черепаховой ручкой. Не более чем сувениры на память.
Мне было около тринадцати лет, когда шахматы снова овладели мной, и произошло это очень странным образом, как если бы шахматы отрылись для меня в новом свете.
Однажды