– Ей что-нибудь покрепче, пожалуйста, а мне двойной коньяк, – официант застыл, и тогда Дягелев обратился к женщине. – Дай человеку принести выпить.
Его изучала женщина лет сорока пяти. Лицо осунувшееся, красноту глаз прятал в затемнении тусклый свет. Незамужняя несчастная женщина, потерявшая любимую сестру и считающая Маркуса виновником всех бед. Что с нее взять, раскидывал мозгами тот, пусть лучше напьется и временно потеряется в расплывчатой действительности. Всяко лучше, чем захлебываться убивающими страданиями.
На стол, практически бросив перед гостьей, официант со сдерживаемой злобой грохнул рюмку, словно желая разбить ее и обвинить в том и без того взъерошенную женщину.
– Не подкупишь, не сплавишь, не выйдет, – она моментально проглотила налитое, не разбираясь в том, что подсунули, и сразу же потребовала добавку, надеясь на то, что официант не успел уйти. – Еще двойной.
Но никого рядом не было, и ее сипловатый голос без отклика пропал в шумном баре.
– И не собирался тебя подкупать. Подыщи свободный столик и перебирайся туда, раз свой уже упустила, а этот уже занят. Не найдешь здесь – перебирайся в другой бар.
– Марк, Софья… – Она часто сглатывала, и Дягелев даже в полутьме улавливал нервные движения мышц горла. Руки женщины тряслись, а укрытие, чтобы нервоз не наблюдали окружающие, никак не находилось. – Господи, ты же отнял у меня мою же сестру! Ты, именно ты, бесчувственный мужлан!
– Когда же наконец на тебя снизойдет осознание того, что я не держу ее в плену: вырвать из заключения твоего единственного друга не удастся?
Несмотря на холодность души и тела, слезы обожгли его глаза. Он почувствовал их бег по щекам, однако щеки его оставались сухими в отличие от сидящей напротив.
– Я от тебя не отстану, слышишь? Не отстану от тебя! Буду доставать, но не отлезу! Буду раздражать, пока ты не сорвешься и не вмажешь мне, чтобы затем… – Маркус не обращал внимания, откинулся на спинку стула, поднял голову кверху и закрыл глаза. Мысленно падал, куда – понятия не имел. И то не было важно, сам процесс завораживал, а не страшил. Заставлял выбрасывать в кровяное русло будоражащие плоть гормоны… – Чтобы призвать всю твою чудовищность и затем ткнуть ее в твое же лицо, чтобы клеймо на нем осталось, и чтобы всякий страшился и обходил тебя стороной!
– Рад, что моя чудовищность сама не вылезает наружу, что она где-то мирно сидит, не показывается и помалкивает.
Размахнулась, неловко бросила стакан, резкая боль пронзила плечо женщины. Рюмка врезалась в лоб Дягелева, разбилась, разорвала кожу, выпустив тонкие струйки крови на лицо. Осколки сквозь весь гам громом зазвенели о пол. Мужчина стиснул зубы, прижал ладонью открывшуюся рану, другой рукой слепо искал салфетки на столе. Сжимал глаза до боли, которая и без того разрывала голову на мелкие