– Звать нас с тобой теперь, милый, «Голова и плечи», – сказала она нежно. – Так вот, плечам придется еще немножко потрястись, пока голова не устаканится.
– Мне это не по душе, – объявил он мрачно.
– Понимаю, – ответила она с нажимом, – однако на твое жалованье нам даже за квартиру не заплатить. Не думай, что я рвусь на публику, я вовсе не рвусь. Я хочу быть только твоей. Только это ведь и свихнуться недолго, если сидеть в одиночестве дома и считать подсолнухи на обоях, дожидаясь, когда ты придешь с работы. Как начнешь зарабатывать триста в месяц, я сразу брошу сцену.
Как бы ни страдало его самолюбие, Хорас вынужден был признать, что ее план куда разумнее.
Март сменился апрелем. Май сделал строгое и велеречивое внушение бунтовщикам – паркам и ручьям Манхэттена, и они были очень счастливы. Хорас, у которого вообще не имелось никаких привычек – так как никогда раньше не было времени их сформировать, – оказался податливейшим материалом, чтобы вылепить прекрасного мужа, а поскольку у Марши не было решительно никакого мнения об интересующих его предметах, никаких разногласий между ними не возникало. Умственные их сферы практически не пересекались. Марша играла роль домашнего эконома, а Хорас продолжал существовать в своем прежнем мире абстрактных идей, регулярно выныривая из него, чтобы громогласно и очень приземленно выразить жене свое обожание и восторг. Она не переставала его изумлять оригинальностью и непредвзятостью мышления, деятельным трезвомыслием, неизменной жизнерадостностью.
А коллеги Марши по варьете, куда она к этому моменту переместила свои таланты, поражались той невероятной гордости, с которой она отзывалась об умственных способностях мужа. Они-то знали Хораса как очень худого, неразговорчивого, незрелого с виду юнца, который каждый вечер забирал ее домой после спектакля.
– Хорас, – сказала Марша однажды вечером, встретившись с ним, как обычно, в одиннадцать, – ты вот стоишь там в свете уличных фонарей и страшно похож на привидение. Ты что, похудел?
Он невнятно качнул головой:
– Не знаю. Мне сегодня прибавили жалованье до ста тридцати пяти, и…
– Слышать ничего не хочу, – строго заявила Марша. – Ты не спишь по ночам и этим себя убиваешь. Читаешь все эти толстые книги по экономии…
– Экономике, – поправил Хорас.
– В общем, читаешь их каждую ночь, когда я уже сплю. И еще ты опять начал сутулиться, как до свадьбы.
– Но, Марша, я должен…
– Ничего ты не должен, дорогой. Тут у нас пока вроде как я за старшего, и я не позволю, чтобы мой милый испортил себе глаза