– Не имеет, – убежденно прервала его Марша. – А ты просто чудо. Иди поцелуй меня.
Хорас резко остановился прямо перед ней.
– Почему ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? – спросил он сосредоточенно. – Ты всегда целуешься с кем ни попадя?
– Разумеется, – без тени смущения подтвердила Марша. – А на что еще жизнь? Только на то, чтобы целоваться с кем ни попадя.
– Знаешь, – произнес Хорас с чувством, – должен сказать, представления о реальности у тебя в высшей степени превратные. Во-первых, жизнь вовсе не только на это, а во-вторых, я не собираюсь тебя целовать. Это может войти в привычку, а я с большим трудом избавляюсь от привычек. В прошлом году у меня вошло в привычку ворочаться в постели до половины восьмого.
Марша понимающе кивнула.
– А ты хоть изредка развлекаешься? – поинтересовалась она.
– Что ты имеешь в виду под «развлекаешься»?
– Послушай-ка, – сказала Марша строго, – ты, Омар, мне нравишься, вот только бы ты еще выражался как-нибудь попонятнее. А так можно подумать, что ты перекатываешь во рту целую кучу слов и, стоит тебе хоть одно обронить, проигрываешь какое-то пари. Я спросила, развлекаешься ли ты хоть изредка.
Хорас помотал головой.
– Потом, может, и буду, – ответил он. – Понимаешь, по сути, я – план. Я – эксперимент. И я вовсе не хочу сказать, что никогда от этого не устаю, – случается. Однако… нет, я не смогу объяснить! Но то, что вы с Чарли Муном называете «развлечениями», для меня никакие не развлечения.
– Объясни-ка.
Хорас уставился на нее, начал было говорить, но потом передумал и снова заходил по комнате. После неудачной попытки понять, смотрит он на нее или нет, Марша улыбнулась:
– Объясни-ка.
Хорас обернулся к ней:
– А если объясню, обещаешь сказать Чарли Муну, что меня не было дома?
– Угу.
– Ну ладно. Вот моя история: в детстве я был почемучкой, хотел про все знать, как оно устроено. Мой отец был молод и преподавал экономику в Принстоне. Он выработал систему: как можно доскональнее отвечать на все мои вопросы. Моя реакция натолкнула его на мысль сделать из меня вундеркинда. Ко всем прочим мучениям, у меня еще постоянно болели уши – в возрасте от девяти до двенадцати лет я перенес семь операций. В результате я, понятное дело, почти не общался с другими детьми, и толкнуть меня в нужном направлении оказалось несложно. Пока сверстники продирались через «Дядюшку Римуса», я с неподдельным удовольствием читал Катулла в оригинале… Вступительные экзамены в колледж я сдал в тринадцать лет, – можно сказать, оно само вышло. Круг моего общения по большей части состоял из преподавателей,