Квартира ей досталась очень теплая, хотя и маленькая, на стенах висели ее сценические фотографии, на полках стояли собрания сочинений Киплинга и О’Генри, которые она когда-то купила у голубоглазого уличного торговца и с тех про время от времени открывала. А еще было здесь несколько подходящих друг к другу стульев, правда, все очень неудобные, и лампа под розовым абажуром, на котором были нарисованы черные грачи, и общая, довольно душная розовая атмосфера. Да, имелись тут и симпатичные вещи, но вещи эти непримиримо враждовали друг с другом, ибо собрал их здесь нетерпеливый, порывистый вкус, нахватав под горячую руку. Худшим проявлением всего этого была величественная картина в дубовой раме – городок Пассаик, вид с железной дороги Эри, – отчаянная, до смешного экстравагантная, до смешного обреченная попытка придать комнате жизнерадостный вид. Марша и сама знала, что ничего не вышло.
В эту-то самую комнату и вступил вундеркинд и неловко взял ее сразу за обе руки.
– На этот раз я последовал за тобой, – сказал он.
– А!
– Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.
Руки ее сами потянулись к нему. Она поцеловала его в губы страстным и безгрешным поцелуем:
– Вот!
– Я люблю тебя, – сказал он.
Она поцеловала его еще раз, а потом, коротко вздохнув, бросилась в кресло и осталась там, сотрясаясь от глупого смеха.
– Эх ты, вундеркинд! – воскликнула она.
– Ладно, если хочешь, называй меня так. Я уже как-то сказал, что старше тебя на десять тысяч лет, – так оно и есть.
Она снова рассмеялась:
– Я не люблю, когда меня не одобряют.
– Пусть теперь кто-нибудь попробует!
– Омар, почему ты решил на мне жениться? – спросила она.
Вундеркинд встал и засунул руки в карманы:
– Потому что я тебя люблю, Марша Медоу.
И тогда она перестала называть его Омаром.
– Милый мой, – сказала она, – а знаешь, я ведь тебя тоже вроде как люблю. Есть в тебе что-то такое – не могу сказать что, – но всякий раз, как ты оказываешься рядом, по моему сердцу будто бельевой валик прокатывается. Вот только, радость моя… – Она осеклась.
– Только – что?
– Только – целая куча разных вещей. Тебе всего восемнадцать лет, а мне почти двадцать.
– Да пустяки это! – оборвал ее он. – Давай скажем так: мне девятнадцатый год, а тебе девятнадцать. Выходит, мы почти ровесники, если не считать тех десяти тысяч лет, о которых я только что упомянул.
Марша рассмеялась:
– Есть и еще всякие «только». Твоя родня…
– Моя родня! – гневно воскликнул вундеркинд. – Моя родня пыталась сделать из меня чудовище. – Лицо его побагровело – такую он собирался выговорить крамолу. – Моя родня может пойти куда подальше и там попрыгать!
– Ничего себе! – опешив, воскликнула Марша. – Прямо вот так? Да еще и на гвоздях, да?
– Вот именно, на гвоздях, – восторженно согласился он. – Или еще на чем угодно. Чем больше я думаю о том, как они превратили меня в высушенную мумию…
– А