– Убивают! – кричал он.
Парень вырвал рукав, и Эрнест увидел его предплечье, испещрённое уколами от острых шприцов. Но это не самое худшее. Самое худшее из увиденного – это гангрена, которая разъедала ткани и кожу парня. Она избороздила всё предплечье и превратила её в зелёные, тёмно-лиловые остатки кожи. Остров гноя, инфекций и разложения.
Эрнест не заметил, то ли Юра кричит, то ли он сам. Неважно, кто первым закричал. Потому что парень заглушил любые звуки собственным воплем. Он издал голосистый крик, разрывающий гортанные связки в кровавые клочья. Юрий не смеялся, не плакал, а только большим пальцем нащупал сердцевину распухшей пёстрой гангрены с кучей прожилок и сосудов. Наркоман снова закричал. Но это заставило вздрогнуть Эрнеста, а невероятная мягкость гангрены, и то с каким видом Юрий щупал её, будто подушку. Когда Юра Барабенко сильнее нажал ногтем в пульсирующую гангрену, то от неё разошёлся такой ихорозный, смрадный запах.
– Остановись, – сказал Эрнест. – Зачем ты мне это показываешь?!
– Я заметил, что ты не видишь серьёзных масштабов этой проблемы, – сказал Юрий, – поэтому показываю, что случиться с твоей дочкой.
– Но она же не колется!
– Скоро будет, если ты не остановишь её. Экстази – это психотроп, который растаптывает мозг и нервную систему до изнеможения. И её мозг будет точно таким же гнилым яблоком. Ясно выражаюсь?
– Что… что мне делать?
Эрнест вцепился в Юрия. Руки сжали его плечи до боли. Они не собирались отпускать его.
– Я в первую очередь – воспитывать. Попытки обрисовать мрачное будущее ей не помогут. А вот тебе, – Юрий оттолкнул Эрнеста и дал ему пощёчину пухлой ручкой. – Это ещё как поможет. Почему ты не уберёг её от этого?! Неужели ты такой паршивый отец?!
Эрнест стоял, нащупав красный след от пощёчины, застыв с открытым ртом. Спустя несколько секунд, он всё-таки произнёс:
– Я не знаю… я не знаю, почему так вышло. Я даже не понял, когда она начала это…
– Когда мне обращаются родители плохих детей, я спрашиваю их, как они не уберегли ребёнка. Потому что в этой проблеме виноват только родитель.
– Да… Я каюсь, каюсь, виноват в том, что не неправильно воспитывал её, а может, совсем не воспитывал… – Эрнест вертелся по переулку, наступая мокрыми подошвами по ладоням наркоманов. А те лишь стонали и переворачивались на бок.
– Вспоминай, когда она резко изменилась!
– С двенадцати она начала приобретать черты холерика. Она устраивала истерику.
– Продолжай.
– Потом с тринадцати она стала такой. Такой дурой! Вечно сидит у себя в комнате! Потом… потом, – он не находил слова, – я…
– Потом – что?
– Потом, –