«Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть».
– Фёдор Достоевский.
1
Мне казалось, что ситуация – неизбежная и безвыходная. Тупиковая.
Я поднимался с отцом по тропе, в лес. Стезя вела к вершине, где диск пламенного солнца слепил глаза. Лучи обнимали высокие сосна, тем не менее, на земле царил полусумрак. Свет с трудом доходил до земли, только на тропе я различал светило. Лес поднимался в гору, потому что имел скалистый, труднопроходимый ландшафт. С высоты птичьего полёта он тёмно-зелёным ковром лежал на горных хребтах нашего края.
Я пыхтел, потел. Ноги болели. Я шагнул, поднимая свою тяжёлую тушу, и почва под ногами почувствовалась слабой и мягкой. Нога заскользила, земля рыхлой полувязкой субстанцией покатилась на склон. Я падал. Трудный крик вырывался из горла. Зрачки глаз расширились, рука по рефлексу схватилась за первое попавшее. Трава. Я держался за клочок травы, а земля под ногами продолжала хлопьями скатываться к низу. Да, банальная смерть – оборваться с горы и превратиться в кровавую лепёшку, разбившись о дно. Я скатывался. Кожа на руках раскрылась в ранах и ссадинах. Ничего не спасало, мне оставалось смотреть в спину отцу, не подозревающего о моём падении. Кто знает, может, он поднимется на вершину, оглянется, а меня нет. Я – месиво с кучей переломов и вывихов. Моё израненное тело съедят птицы и звери. Я умру нелепой смертью для индейского племени. Ха-ха! Смешная участь!
Камни врезались в плоть. Я ожидал быстрой смерти… но процесс затянулся. Лучше сдохнуть быстро, нежели умереть в долгих мучениях. Я продолжал скатываться и скатываться. Принялся уже отпустить руки, перестать бороться за жизнь. Но одна часть разума запротестовала.
Метр от отца. Руки с жадностью хватали за что угодно, но лишь бы выжить. Та часть рассудка взяла верх, и я сумел выкрикнуть:
– ПАПА!
Он обернулся. Его глаза, казавшиеся узкими от тяжёлых век, раскрылись.
– Сынок!
Отец ринулся ко мне. Он заскользил ногами, словно с горки, и подал руку. Другой ладонью взялся за дерево, чтобы самому не оборваться.
Я впился ногтями в предательскую почву. Пришлось отпустить одну ладонь. Отец… мой спаситель… Я потянулся свободной рукой к нему. Давай… давай же!
– Быстрее, слабак! А то мы будем танцевать на твоих костяк, щенок! – закричал отец, и морщины, избороздившие его смуглое лицо, помножились от маски ярости и гнева.
Сердце прыгало и скакало в грудине. Улюлюкало, как индеец хороводом кружится у костра. Я сделал рывок телом и схватил руку отца.
Папа вытащил меня, дёрнув резким движением. И мы оба с тяжестью дышали, смотря на пригоршню блеклой земли, скатывающейся на склон. Услышали грохот. Он бы звучал сильнее, если бы я составил ей компанию.
Отец плюнул в сторону и дал мне оплеуху.
– О чём ты думал?!
Я застонал, массируя горящий затылок.
– Вставай, и идём дальше.
Я встал, не споря с отцом. С вождями спорить – одна морока.
На этот раз пошли иным путём. Отец оставил пёстрые ленточки на деревьях, сообщающие о шаткости тропы. Другие индейцы, проходящие по той дороге, осведомятся в опасности и перейдут на другую.
Я поджал зубы.
Мой отец – та ещё заноза. Он пытался сделать из меня бойкого и прыткого индейца. Но я… не родился таким. Мои сверстники превосходили меня в стрельбе из лука, охоте и разжигании костра. Я во всём уступал, кроме ума, конечно. Отец говорил, что это пока я могу не переживать. Но сейчас наступил момент, когда выбирают мужчину. Все сыновья индейского племени должны собраться на вершине Великой горы. Пройдёт обряд и начнётся испытание. Отец не говорит деталей, но он внушал этим молчанием страх и отчаяние.
«За что мне такой сын? Слабый щенок…» – сказал он маме. Тогда я лёг спать, находился в полудрёме, но вопрос отца вывел меня в реальность жгучей пощёчиной. В сердце кольнуло, и я заплакал. Но плакал тихо, сдерживая горячечные слёзы. «Мне кажется, он не вернётся, Хитрый Стрелок».
Хитрым стрелком отца назвали из-за изощрённости в стрельбе из лука. Он отличался метким, острым зрением. Отец мог за километр различить пролетающего Орла. Его хотели назвать «Остроглазый Орёл», но впервые он проявил себя на охоте во время стрельбы. Папа закрутил стрелу так, что она задела ногу оленя, и тот повалился. Он ухитряется на каждой охоте поражать в слабые места дичи. Кабана он пронзил в глаз. Бедное животное, хрюкая, описывало резкие зигзаги по местности. Отцу с компанией оставалось подойти к слепому существу и зарезать его. Благодаря ему, охота длилась не по пять часов преследования, а час. Час наблюдений, разведки и поисков слабых мест у зверя, а потом неожиданного, молниеносного нокаута.
Меня же назвали Джигаго – скунсом. До этого безымянный мальчик ничем не отличался. Проявил я себя, показав трусость к испытаниям и острое