– У тебя пятки грязные! – прогорланил мальчик, натягивая одеяло ещё выше, на самые глаза. Полина ничего не ответила. Стас дотянулся до её торчащей из-под одеяла ступни и стал щекотать. Завязалась возня, при которой девочки хохотали, притворно злились. Дети закручивали друг друга в одеяла, бились подушками. Стас два раза скидывал девочек с дивана, победоносно бил себя в грудь, улюлюкал, но потом под натиском всё равно проигрывал и был стянут за ноги на пол. Затем все устали и угомонились. Но ненадолго. Вслед за этим, дети стали припоминать, неизвестно где и кем виданные, страшные истории. Про блуждающий свет в окне, про странные шорохи на чердаке, про вой на заднем дворе, про рёв с кладбища. Сочиняли так ярко и смело, что все трое сами же и перепугались. Стас забрался на диван, потеснив девочек, и укрылся с головой в одеяло. Полина же с Олей от страха прижались друг к другу, как две маленькие напуганные мышки. Вскоре, все трое заснули. В комнате, в темноте тоскливо пищал комар, изредка с улицы было слышно, как Бим беспокойно ворочался в будке. Под светом уличного фонаря метались мотыльки и бесшумно, сливаясь с ночью, зигзагами летали летучие мыши.
Мужа Степушиной Дуни после инсульта сбивал частичный паралич. К нему из города привозили врача. Небольшого роста дядечку с большими, объёмными усами, похожими на щётку для обуви. Вид он имел недовольный, его совершенно не обрадовала дальняя поездка в глухую деревню. Он померил давление, послушал грудь, посчитал пульс, что-то прописал и спокойно уехал. С тех пор прошло два года. Дунин муж плохо двигался и стал заметно заторможенным во всех направлениях своей жизни. От речи, до принятия пищи и туалетных процедур. Во всём ему помогала супруга. Когда баба Дуня уходила по делам, то закрывала деда в доме. Потому что Иван Александрович, не смотря на непослушные ноги и свои страдания мог доковылять до улицы, тыкая палкой в траву, и завалиться где-нибудь на огороде или в саду, или ещё хуже – на проезжей дороге. Ругала Степушина упёртого мужа часто и громко, на что Иван Александрович всегда отвечал одной и той же фразой: «Дура, баба». Один раз дед Иван рвался из калитки в чем мать родила. Баба Дуня к тому времени возвращалась домой и издалека увидела пыхтящего за забором деда. Словно обезумевший он бил палкой в калитку и, видимо понимая свою немощность, растерянно и грустно смотрел на дорогу.
– Куды ты тащишься, наказанье? – крикнула она ему своим сиплым, натянутым голосом.
Иван Александрович, ничего не отвечая жене ещё судорожнее продолжил пыхтеть над калиткой.
– Не срами ты меня. Волочися обратно, – бухтела баба Дуня, направляясь к деду.
Подойдя к забору, она замахала на него руками, на что дед, ругаясь, попятился назад путаясь в ногах. Она зашла за калитку и пустилась