Юрка был знаком с ней уже около двух лет, и для него она была вовсе не недотрогой, как для большинства других однокурсников, а доступной и смазливой Таньчей, в лице которой было что-то детское и кукольное.
Он шёл сзади неё с довольной ухмылкой, горделиво подняв голову, и любовался её изящной и притягательной фигурой. Иногда он сжимал трубочкой тонкие губы, будто присасывался хоботком к сладостному нектару. Так делал всегда, когда что-то доставляло ему особенное удовольствие.
Юрка уже почти вплотную приблизился к Таньче и трепетно начал вдыхать утончённый запах её духов, который зазывно манил лёгким пьянящим соблазном.
Прокушев уже знал, что такой аромат мог исходить только от хорошего импортного парфюма. Отечественные ширпотребовские духи были напрочь лишены этой искусительной таинственности и манящей нежности. Он их терпеть не мог за тяжёлые, удушающие запахи фиалки или ландыша, грубо дубасившие кулаком по его обонянию.
Благоухание французских духов Таньчи было лёгким, влажным, чуть медовым и сладковатым. Юрка наклонился к ней и с вкрадчивой игривостью зашептал:
– Доброе утро, восхитительная и обворожительная мадмуаз-э-э-ль Парамонова.
– Привет, солнышко! – глянув на него, удивлённо и обрадовано воскликнула Таньча, поправляя двумя тонкими, длинными пальчиками спутавшиеся завитки волос за маленьким, розоватым ушком. Другой рукой она крепко прижимала к вздёрнутой груди голубенькую папочку и коробку с кнопками.
– А ты знаешь, Парамонова… – приобнимая её за талию, заговорил он с чувственным придыханием. – Знаешь, как в Париже говорят настоящие мужики о таких красивых девушках, как ты?
– Как? – кокетливо состроила глазки Таньча.
– Они… Они… – Юрка манерно затряс руками и сладостно произнёс, переходя на шёпот. – Они дрожат от страсти, как… Как скакуны перед забегом… И, чтобы успокоить себя, пренебрежительно потом так говорят, – в этом месте он сделал многозначительную паузу, нежно погладил руку Таньчи и, закрыв глаза, будто наслаждаясь сказанным, продолжил. – Они говорят… – и тут Юрка сначала хамовато хмыкнул, а потом, не сдерживаясь, заржал во всю глотку. – Они безразлично так говорят: а ведь кому-то эта чувырла смазливая уже до чёртиков надоела! – Прокушев продолжал громко, несдержанно гоготать, любуясь произведённым эффектом.
Таньча стояла поражённая. Растерянная неожиданной грубостью. Потом с недовольным вздохом огорчённо выдавила из себя:
– Дурак ты… – и тут же резко отмахнулась от его попытки вновь приобнять её за талию.
– Ну ты что, обиделась? Шуток, что ли, не понимаешь?!
– Да нет, всё я понимаю, – приходя в себя, с очень серьёзным видом сказала Таньча. – Мне-то что?! Это тебе должно быть