– Вот и я так тогда подумал, – продолжил смотритель, сбавляя голос, – тем более что слышу: они во всём к согласию пришли. И уже фельдъегерь ворчать недовольно стал: «Чё медлишь!» – кричит. А чернец как гаркнет: «Крест сними!» Я прямо и обомлел от страху. А потом он как рявкнет: «Выбрось его! Вышвырни эту побрякушку богову!» Вот так оно было…
Смотритель мельком глянул на разорванную цепочку, которая лежала возле Лахтина, и растерянно развёл руками. Затем приложил их к груди, склонил голову и тихо-тихо продолжил:
– А потом ничего не слыхать было. Как будто они вышли куда-то. Я уже и успокаиваться стал. Думаю, сейчас уедут и… А потом из-за стенки вдруг голос фельдъегеря недовольный послышался: «Где? Деньги где?! – мне показалось, вроде он как за грудки того схватил и тормошит. – Думаешь, – кричит, – если я пьяный, так глумиться можно?!» И тут как громыхнёт всё! Слышу, посуда бьётся, стол вверх тормашками летит… Он орёт. Ну я, как в чём был, туда к ним и побежал. Думаю, разор сейчас устроят, а с меня спрос. Вбегаю, а они за столом чинно сидят и беседуют спокойно. Всё на месте. Кругом полный порядок. Я и подумал, что наваждение на меня какое-то нашло. Мол, всё это мне причудилось. Тут фельдъегерь сумку свою открывает, а там куча денег. Протягивает мне пять рублей… Серебром пять рублей, не ассигнациями! И спокойно так по-доброму говорит:
– Вовремя ты, старик, зашёл. Вот тебе на Ивашку, возьми! На расходы. Ты возле себя его теперь держи. Помогать и дальше каждый месяц буду. Уж удружи мне. Надеюсь, не подведёшь?!
– Я взял. Поблагодарил. И на попятную. Деньги большие. С собой совладать не могу. Руки дрожат… Себя кляну на чём свет стоит за то, что о людях плохо подумал, – смотритель вздохнул и громко охнул. – И тогда душе моей горько было, и нынче не сладко! А теперь вот, когда ты крест фельдъегерский обнаружил, у меня всё враз здесь и оборвящилось внутри, – и он ткнул пальцем себя в грудь. – Крестик этот точно евойный. Он с камушком приметным… Вот и всё-то теперь мне до конца ясно стало. Никаких сомненьев и надежд не осталось. Ему то что: бес – он не мужик, кнута не боится, а боится только креста Христова. А я вот всего боюсь. Хотел ведь через мальца этого душу свою спасти. А выходит – совсем погубил. И теперь с тягостью этой жить до самого скончания я должен. Господи, помилуй мя грешного! Господи, дай мне силы… – и смотритель вновь начал страстно креститься на божницу.
С улицы раздался весёлый шум. Дверь распахнулась. В горницу вбежал раскрасневшийся Ивашка, сбрасывая на ходу шапку и тулупчик. За ним вошла Глаша. Подбирая его одежонку, она погрозила ему пальцем и игриво сказала:
– В следующий раз поймаю тебя и за уши отдеру, если слушаться не будешь. Обязательно поймаю, понял?!
Ивашка обнял подошедшего смотрителя и, показав украдкой язык Глаше, спросил:
– Дедушка, можно я сейчас квасу попью и начну чернила вечные делать?
– Отчего же нельзя, можно.
Жизнерадостность мальчонки будто озарила сиянием лицо смотрителя. По его губам было видно, что он