Верхнее ля. Вера Григорьевна Собко

после двадцатого съезда партии стали заниматься реабилитацией и выдавать ссыльным паспорта, многие потянулись к своим родным местам. По письмам, приходившим от бывших ссыльных, уже было известно, что в Латвии прежние дома и квартиры были заняты гражданами, приехавшими делать из буржуазной страны образцовую социалистическую республику. Пристанище оставалось у тех, чьи семьи выслали не полностью, и поэтому сохранилось жильё. Кроме того, не было никакой уверенности, что после стольких лет отсутствия ты нужен своей родне, что она помнит о тебе и ждёт, и что ты не будешь помехой в их более-менее налаженной жизни. Что ни говори, а бывший зэк, политически неблагонадёжный, скорей всего, своим возвращением принесёт родственникам одни лишь неприятности и ущемление в служебной карьере. Поэтому, прежде чем решиться на отъезд, долго ломали голову, – стоит ли возвращаться на родину или нет.

      Легче уезжали из мест ссылки одинокие. А семьи, тем более смешанные, не спешили двинуться с места. Ясное дело, что в Латвии родня будет допытываться у Аустры: кто этот русский? Может быть, бывший охранник, вертухай? Зачем ты его сюда притащила? Как объяснить, что Павел вертухаем не был, что выжила она благодаря ему, и дочку родила, можно сказать, из благодарности. Аустра вздыхала по ночам, но днём предпочитала ни о чём не говорить. Стала молчать ещё больше. Наконец Павел не выдержал: если хочешь уезжать – уезжай, а я с Ингой здесь останусь. Посмотришь, как там. Если хорошо – мы приедем. Аустра так и сделала.

      Инга переехала в Ригу, когда ей было одиннадцать лет. Город её поразил, она ничего похожего в своей жизни не видела. Высокие соборы со шпилями, старинные дома с балконами и лепными украшениями, извилистые улицы, выложенные брусчаткой. Это была ожившая сказка, такая, о которой она читала только в книгах, и по которой она теперь могла ходить часами. Правда, сами они жили в двухэтажном деревянном доме с печным отоплением, обшитом унылым зелёным тёсом. Они жили на улице Авоту, и мать ей объяснила, что по-русски это значит родник, ключ, и что в самом слове слышится вкус воды. Инга, повторяя это слово, и в самом деле чувствовала на кончике языка прохладную влажность. Здесь Аустра старалась говорить с Ингой по-латышски, особенно когда они вместе ходили по улице, заходили в магазины. Как будто она боялась, что могут подумать, будто Инга не её дочь. Инга понимала язык, но отвечала по-русски. Полгода она по желанию матери ходила в латышскую школу, но когда учитель сказал, что оставит её на второй год, Павел на следующий день взял её за руку и отвёл в русскую школу.

      Весной, когда на газонах распускались цветы и оживали деревья, Инга любила приходить в парк Кронвальда. Ей казалось, что даже зелень здесь совсем не такая как в Сибири, – яркая, сочная, по-настоящему зелёная. Через парк она шла к Театру Драмы и долго стояла перед ним, разглядывая афиши. Ей хотелось представить, какая удивительная жизнь таится в этом большом, красивом здании, и какие люди, не похожие на всех остальных, обычных здесь работают. Когда кто-нибудь