Следующую минуту я боролся с телеоператором, не позволяя ему светить телекамерой снизу. Но именно это он пытался сделать. Я наклонил голову и слегка повернул ее в сторону от окна. Чтобы не застыть в образе Сфинкса, мне пришлось варьировать руками, то опирая подбородок на сомкнутые ладони, то подпирая голову кулаком у виска. Эта незримая дуэль продолжалась несколько мгновений, пока оператор понял, что жертва ускользнула.
Модератор сочно обрисовал основные вехи нашей карьеры, назвав Мариса демократом, а меня коммунистом. Надо же! Ублюдок! Я не имел ничего общего с партией все двадцать лет своей сознательной жизни. И вот теперь, когда передовой отряд строителей коммунизма дал деру, мне тут отдуваться за всех. А чего я, собственно, хотел?! Чтобы меня представили, как умного, образованного человека, думающего не так как все?
Правильнее было бы представить меня как политического художника. Только в искусстве ценится одиночный протест.
Модератор еще что-то сказал, и я поймал себя на том, что киваю. Надо попридержать голову. Как бы мой нервный тик не приняли за знак согласия.
Марис с видимым удовольствием вкушал неповторимость исторического момента. Получив слово, он принялся излагать официальную точку зрения Народного фронта. В отличие от него я мог говорить все, что хочу. Свободен, наконец-то свободен[54].
Половина присутствующих в зале журналистов не совсем понимали, где находятся. По крайней мере мне так казалось. Раскрыв рты, они слушали сказку о двухвековом пути маленького и всеми обижаемого латышского народа на землю обетованную. Я почти физически ощутил чистоту рек и озер, шум сосновых лесов, экзотику хуторов, женский изгиб песчаного пляжа, свежесть омытых дождем уютных городков. Сейчас Марис скажет, что пришел русский Иван и все испортил. Точно! Он так и сказал: «Свидетельств о злодеяниях советов, появившихся за последнее время, вполне достаточно для нового Нюренбергского процесса. Для Латвии, как и для всей Балтии, Вторая мировая война еще не закончилась». Во как!
Мои раздумья были прерваны громом аплодисментов, сквозь которые пробивалась финальная фраза: «Независимая Латвийская Республика будет восстановлена завтра, и этому уже никто не сможет помешать»!
В животе возникла пугающая пустота.
И тут я получил слово. Волнение переместилось из области желудка в колени, потом в пятку левой ноги и… пропало. Я сощурил глаза, придвинул один из микрофонов поближе к себе и произнес еще непривычные для себя слова – «дамы и господа»:
– Господа! Я не думаю, что мировое сообщество согласится с пересмотром итогов Второй мировой войны. Нюренбергский процесс определил, кто агрессор, а кто жертва, и сделал