– Да.
– Так вот твоя милая вчера за моим милым миловаться ходила.
– Чего?
– Без роду и без племени, откуда она взялась? Хочет бесстыдством своим жениха богатого да видного заполучить! – сестра топнула маленькой ножкой, тряхнула рыжей головой так, что коса к потолку взлетала, да заревела, что я себя не слышал.
Какое-то новое, странное чувство сжалось в груди, как будто сердце заплакало, и комок застрял в горле.
– Почему отец мне из дома не велел выходить? – я спросил не своим голосом и поднял глаза на сестру. Она, всхлипывая, буркнула:
– Неделя, сказал, проклятая идёт.
– Проклятая? Что-то не слышал я про такую… И что это за проклятье такое, что девкам можно гулять, а парням по домам надобно сидеть?
– Почём мне знать! – в сердцах крикнула Алёнка, – у отца спроси!
– Если бы он хотел сказать, сразу бы сказал. Кому же ещё знать, как не тебе!
– Не знаю я, Олесь! Знаю, что скоро Купала. Что за проклятая неделя идёт – не знаю! Если навьи опять пришли, так всем бы дома сидеть велено было, как зимой этой. Так на Радуницу их же поминали! Для меня эта неделя проклятая от того, что мой Селимир с девками другими милуется!
Сестра ушла к подругам, а я остался. Уж если и Алёнка ничего не знает! Весь день я сидел в темноте, да только мысли грустные лезли. Весения стояла перед глазами, дюжины раз мысленно звал её по имени. Знаю, что жених я небогатый, но сила в роде. Дом у нас хороший, а для неё я свой построю, приданого мне её не надо, наживём. Работник я сильный, умелый, к разному труду привыкший. Надо только узнать, где она живёт, и к кому её сердце расположено. Так отчего же парням нельзя из дому выйти?
Ранним вечером вернулось стадо. Отец пришёл в сумерках хмурый и задумчивый. Мать молча накормила нас добрым хлебом и квасом из дома Большака. Алёнка всхлипывала, Живулечка просила молока. Никто не сказал ни слова.
Утро вставало тревожное и туманное. Я так и не смог понять, в чем дело, но чувствовал тайну между нами и родителями. Они общались полувзглядами, обрывками, из которых я не понимал ничего, а Алёна и понимать не хотела. Девкам-то выходить не воспрещалось.
– Дома будь, – хмуро велел отец и дал мне мастерить черенки да кожаные поршни латать. Так прошёл день.
На следующий к полудню в наш дом ворвалась Бажена: лицо красное, да как закричит с порога:
– Олесь! Олесь!
Я обернулся на её вопли:
– Чего кричишь?
– Там Алёнка! Алёнка! – тыча пальцем в реку, вопила Бажена.
– Дальше что?
– Тонет!
Я перескочил порог, не захлопнув двери, помчался к реке. Перед глазами прыгали ухабины дороги, не прихваченные снизу порты опутывали ноги. Взбежал на холм и кубарем скатился под гору к воде. Где сестра? Никаких следов, ни кругов на воде – ничего. Вода гладкая, не шелохнётся. Забежал по пояс, глянул во все стороны – ничего. Слышу, со спины всхлипывает кто-то. В зарослях тростника, напротив меня, сестрица моя сидит, совсем не собираясь