Я уснула, едва голова коснулась подушки. Проснулась от шума и топота по всему дому. В честь столичных гостей хозяева решили зарезать свинью. Нас, детей, оставили в доме, пояснив, что дело это небезопасное. Усадили на теплые половицы в пятнышках солнечных зайчиков и строго-настрого запретили подходить к окнам. Сначала мы вели себя тихо, но потом начали шептаться и возиться. Вдруг снаружи раздался человеческий, полный ужаса и боли, визг. Возня тут же прекратилась. Визг нарастал, солнечный свет в окне перекрыли какие-то тени, и прямо напротив того места, где мы сидели, о стену дома что-то начало сильно биться. Я зажала уши руками, но крики и удары все равно просачивались сквозь.
– Это свинья! – не выдержал сын хозяйки – круглый и веснушчатый, как поросенок. – Это ее режут так.
После его слов всё стихло. За окном зажурчали пьяные довольные голоса. Дверь в комнату открылась, нас позвали посмотреть, как будут разделывать свинью. Все побежали во двор, а я прочь, на огород. Через пару часов любопытство заставило заглянуть через плетень: свинью уже разделали и начали готовить; огромная лысая голова лоснилась вытопленным жиром, глаза превратились в две щелочки в обугленных волосках, на пятаке отпечатались прутья решетки… Есть это мясо я все равно бы не смогла, поэтому вернулась в заросли сладкого гороха и оставалась там до ночи. Странно, но из той поездки я больше ничего не запомнила.
Самое главное, что после того вечера под Великим Небом ко мне начали приходить Сны. Начинались они всегда одинаково: я иду по Тверской от Белорусского вокзала к центру. Теплая ночь, белое полнолуние. Москва кажется совершенно пустой, но кое-кто остался: в просветах подворотен мелькает невысокая тень, она двигается вровень со мной. Сердце сжимает ужас: в любой момент тот, кому принадлежит эта тень, может выйти на улицу и открыть мне свое лицо или, чего хуже, дотронуться до меня. Путь спасения один – подняться в воздух. Я напрягаю все душевные силы, чтобы перестать чувствовать земное притяжение. Это трудно, это почти невозможно, но через какое-то время я все-таки начинаю взлетать, но не так, как птицы: сначала мои ноги поднимаются назад и вверх, пока тело не примет строго горизонтальное положение, затем невидимая платформа начинает давить на живот и грудь, поднимая меня на такую высоту, какую выдержит мой дух.
Да, всё верно: высота полета зависит не от размаха крыльев, а от равновесия духа, и без наставника достигать и удерживать его совсем непросто. Поэтому в первые годы оторваться от человеческой земли мне удавалось только на несколько сантиметров и не более чем на минуту. Потом притяжение брало верх, и мои волосы начинали касаться земли всё более длинными прядями. В этот момент тень неизменно выскакивала из подворотни на улицу, отчего во мне вспыхивал