– Нет, я Снегурочкой буду! – они не знают – мне так надо. Очень-очень!
– А ты понимаешь, – вкрадчиво говорит Клавсергевна, и фальшиво-ласковый голос ее не предвещает добра, – какой должна быть Снегурочка?
Я киваю:
– Ей надо уметь петь и танцевать. Я умею.
– И еще, – продолжает Клавсергевна, поглядывая вбок и ища поддержки, – она должна быть послушной девочкой, – (Аннаванна кивает) – А ты разве слушаешься?
Я стою, думаю, слушаюсь я или нет? Вот когда всем в садике зубы лечили, я под стол залезла. А нынче утром Клавсергевна просила нас игрушки сложить, и я одна их убирала.
– Ну, что молчишь? – торопит Аннаванна, и я решаюсь.
– Сегодня, – говорю, – послушная была (на это им возразить нечего). И деда Мороза буду слушаться, а то он раз – и в сосульку меня превратит, – обещаю, а сама подол мну, волнуюсь – вдруг откажут? Тогда все пропало…
Клавсергевна смеется:
– Ишь, настырная! Ладно, посмотрим еще… – это она всегда так: сама согласна, только показать не хочет – боится, мы ей «на шею сядем».
Вот так я и стала Снегурочкой. Девчонки сперва завидовали. Думали, я из-за платья – у Снегурки-то, конечно, самое лучшее будет. Но потом Клавсергевна сказала, что костюмы всем одинаковые дадут потому, что я вместе со снежинками танцую – будто меня Злая Вьюга украла и превратила в снежинку. А дед Мороз должен свою внучку среди всех найти и расколдовать. Девчонки сразу успокоились, а я испугалась:
– Вдруг дед меня не узнает?! Раньше-то я лисой была… И вообще, выросла – все говорят. Что если он другую девочку выберет?
Аннаванна головой покачала:
– Что ты, он же волшебник!
И правда, думаю, чего я, балда, напугалась? Мне и нужен настоящий колдун. Больше надеяться не на кого. Бабушка так и говорит: «Доктора ничего не могут!» Она уж и таблетки пила, и мазями натиралась. Ей даже уколы делали! А спина все равно болит. Так болит, что бабушка плачет. Вот я и хочу деда Мороза попросить, пусть мою бабушку вылечит. Снегурке-то небось не откажет.
Когда Новый год настал, оказалось, его не в садике устраивают – тут места мало, и после обеда нас взбудораженных – ведут по синеющим мёрзло-звонким улицам туда, где всё случится. В тесноте и сутолоке незнакомых комнат, мы наряжаемся в невесомые платья из марли, обшитые мягкой, щекочущей голые ноги и плечи, мишурой и выходим в коридор такие красивые, что мальчишки не решаются нас дразнить и таращатся молча, раскрыв рты.
Строимся парами в темноватом коридоре у дверей в зал. Они закрыты. Подглядываем в щелочку, пихаем друг друга локтями: «Ну, что там? Видно? Дай-ка я…» За дверью баянист Владимир Сергеич протяжно растягивает меха, пробует лады, и вот раздается знакомое: «Мы веселые ребята…»
Двери настежь – нас слепит яркий свет и блеск дрожащей в воздухе серебряной канители – она спускается с потолка и тихо колышется над нами, будто снег