С этой комнатой связано первое, что я о себе помню. Мне два года.
Мир сквозь прутья детской кроватки тонет в сумерках, я одна. Лежу и думаю: «Люди большие-большие – до звезд. А дома и магазины ведь выше людей… Но выше звезд ничего нет… Значит, люди ниже?..»
Мне 2 года
Кроме комнаты есть кухня с печкой. Зимой, когда она топится, за железной дверкой гудит, стреляет и пышет жаром. На печи в ведрах греется вода для мытья. На стулья водружают гремучее цинковое корыто, наливают парную воду, всю в молочных пузырях, приносят мыло, завидев его, я поднимаю рев. Нет ничего хуже мыла попавшего в глазки! Мыться скучно: стой смирно, подними руку, повернись, не вертись, ай! ой! – стой смирно, кому говорю!
Вот болеть – другое дело. Болеть даже весело: все уступают игрушки, дают ложку варенья и велят глотать, не жуя, там горькая таблетка. Натирая скипидарной мазью мою ледащую тушку с торчащими ребрами, жалеют: «Рахитик ты мой» – «Имя-то какое прекрасное! – с восторгом думаю я, и просительно заглядываю в глаза маме, – А можно меня всегда так звать будут?»
Самое лучшее на кухне – диван. Просторный, с круглыми валиками и выпуклой пружинной спинкой, об нее можно с размаху бахать плечами и затылком и петь песни: «Вместе весело шагать по просторам…» Голос у меня громкий, пыль из дивана летит во все стороны – красота! «Расцветали яблони и груши…» – заводит мама, и тыкает вилкой в кастрюлю с кипящей картошкой (сварилась?). Я бахаю и подпеваю ей. Папа говорит, я наверно певицей буду, когда вырасту.
Телевизор
Большую коробку, оклеенную бумажной лентой, привезли после обеда. Законопаченный краской шпингалет на дверях безжалостно сковырнули, их створки старчески скрипнули и прогресс, обдирая картонные бока, втиснулся в наше жилище.
– Это чего? – спрашиваю у суетящихся взрослых.
– Телевизор, – торжественно говорит папа и с треском отдирает с краев коробки бумажную ленту.
Пожимаю плечами: подумаешь, телевизор! У бабушки тоже есть. Когда я хорошо себя веду, он показывает мультики, а когда плохо – «Сельский час». В остальное время толстый зеленовато-серый экран занавешен салфеткой с васильками.
Если небо над нашим огородом темнеет от близкой грозы, и тополь во дворе дрожит серебряными листиками, бабушка бежит в дом и скорее выдергивает штепсель из розетки: «А то телевизор сгорит!» – в глубине черных дыр опасно пыхает синим – значит, правда.
Теперь, еще и этот – новый придется спасать, думаю я, преисполняясь ответственности за наше имущество.
Большая комната делится фанерной перегородкой на две части: детскую, где моя кровать и куклы, и взрослую – телевизор конечно там.