Она разлетелась на маленькие кусочки, и один из них попал мне в лицо, под глаз, пробил кожу так, что пошла кровь. А у меня условный рефлекс: когда я вижу кровь, то долго не думаю и сразу бью. Я ему тут же врезал, и довольно неудачно, потому что он ударился головой.
Не проучившись еще и двух месяцев, я уже нажил себе такие цурес (неприятности). Меня вызвали в какой-то спецотдел, обвинили в избиении аспиранта из дружественной арабской страны, кажется, из Ливана, и хотели выгнать из университета. Я отправился к председателю студенческого совета общежития, с которым мы нередко вместе пили водку. Мне часто присылали посылки из Вильнюса, всегда была закуска, а он очень любил выпить, так что мы подружились.
Ему уже исполнилось тридцать пять лет, и он пришел в университет с завода, где был директором. Мы нашли ребят, которые подтвердили, что араб предварительно меня оскорбил, а потом разбил ракетку, повредив мне лицо. Это меня спасло: из общежития выгнали, но в университете оставили.
Я ушел из общежития с чемоданом и договорился встретиться с питерскими друзьями у кафе «Север». Миновал час-полтора, никто из друзей, обещавших меня подобрать, не появился, но я по-своему был даже рад. Это такая мазохистская черта: убедиться, что кто-то полное говно, тоже доставляло мне удовольствие. Но вдруг на тетиной «Победе» приехал Лева Мархилович, мой друг по Паланге, единственный человек в Питере, которого я знал еще с Литвы. Он сообщил, что договорился с матерью, и они согласны меня приютить.
Меня поселили в большой квартире на старом Невском, принадлежавшей Левиной тете. Ее муж, крупный питерский бизнесмен-еврей, получил длинный срок и умер в тюрьме. Тетя жила с семьей своего брата – Левиного отца. Деловые люди традиционно собирались там для игры в карты, как это было при жизни хозяина квартиры.
В поисках места для житья я прожил у Левы несколько дней. Не могу забыть, как в этой семье проходил обед. У нас в Литве мать готовила несколько блюд, десерт, а когда обед заканчивался, она не убирала мясо со стола, ибо люди беседовали за столом так долго, что им снова хотелось есть. Они с удовольствием опять ели, опять пили, хотя и немного, так как отец водку не любил.
А на обеде у Левы Мархиловича о выпивке вообще речи не шло. Здесь подавалось на донышке немного супа, каждый получал ровно один кусочек хлеба, одну котлетку и ложку, буквально столовую ложку, картофельного пюре, а также стаканчик водянистого компота. Все было свежее и вкусное, но никто не имел права попросить добавки. Для меня такой обед выглядел просто издевательством, потому что я меньше пяти котлет не съедал. У себя дома в Вильнюсе я в обед один съедал столько, сколько вся их семья в Питере. Чтобы утолить голод, я незаметно выскальзывал из квартиры на улицу, где стояла «Пышечная», выпивал чашку кофе и проглатывал