К концу третьего курса почти все предметы были мною сданы. Осталась только пара дисциплин шестого курса и несколько таких, которые я должен был сдавать со своей группой. Я собрал все корешки сданных экзаменов и принес их в деканат. Трудно передать, что творилось: меня проверяли, преподавателей трясли, созвали даже заседание парткома по этому вопросу. Но все было сделано по закону, и меня вынуждены были допустить к защите диплома.
И когда вывесили список студентов, допущенных к дипломной работе, в котором была и моя фамилия, мне тут же посоветовали перевестись на вечернее отделение во избежание преследований. Ибо произошел неслыханный прецедент: наверно, только Ленин закончил университет за три года. Мне нужно было срочно добыть ленинградскую прописку и устроиться на работу – два необходимых условия для учебы на вечернем. Справки были необходимы для допуска к защите дипломной работы, так как на вечернем отделении могли учиться только имеющие ленинградскую прописку.
Где же ее достать, эту дефицитную ленинградскую прописку? Я вспомнил про одного философа, знакомого по общежитию, который за бутылку водки пером и фиолетовыми чернилами прекрасно пририсовывал в паспорт прописку. Разыскал его, и после распитой бутылки он, сперва потренировавшись на бумаге, сделал мне замечательную свежую прописку в паспорт и пообещал точно так же выписать, когда мне понадобится. С этой пропиской я устроился работать на лесосплав, принес необходимые справки и был допущен к дипломной работе и госэкзаменам.
Внешне я выглядел как типичный еврей, и, видимо, в сочетании с моей невероятной активностью в Питере это раздражало многих. На этот раз против меня устроил бучу преподаватель политэкономии, явный антисемит, неоднократно гонявший меня. Деканат и партком стали заниматься расследованием, но я, сняв предварительно копии со всех подписанных преподавателями корешков (все-таки сын адвоката), принес их в деканат и вывалил на стол. Выяснилось, что все экзамены я действительно сдал, преподаватели получили за работу по пять рублей, и деканату не оставалось ничего, кроме как вписать оценки в мою ведомость.
По университету разнесся слух, что вот, мол, какой-то сверхактивный еврей провернул такое дело, но наказать его нельзя, потому что все по закону. Тогда преподаватель политэкономии в частном порядке пригрозил: «У меня ты никогда не сдашь госэкзамен». А он как раз был председателем приемной госкомиссии. Дипломную работу я написал и успешно защитил. Но предстояло еще сдать злополучную политэкономию. Готовился я почти месяц, и, наконец, предстал перед своим антисемитом. Его особенно раздражало то, что все курсовые экзамены по политэкономии я сдавал не ему, а бывшему репрессированному еврею, который ставил мне четверки, а иногда и пятерки.
Я вытащил, помню, третий билет, который знал, и был счастлив, что сдам экзамен даже заведующему кафедрой, который пригрозил, что