Буквы. Таня Петрова

Ведь все последнее время заделались благотворителями, вот только не все понимают, что можно помогать и молча. Зато не на словах. И вокруг – эти пожирающие рожи. Морщился. Еле скрывал своё отвращение. Ведь писателям – им всё нравиться должно, они из всего должны сделать что-то необычайное, у всего, по их мнению, есть своё отражение, которое нужно перевести в буквы, будто файл переформатировать. Так?

      Но понял с годами, пусть и пребывал в нынешнем своём состоянии от силы пятый год, что читателю лучше вообще не видеть автора, не знать, как он выглядит, чем он живёт, лучше скрываться, но не молчать, не молчать: пусть слушают, хотя бы слышат, авось что-то да запомнится… Даша такого мнения решительно не разделяла. Когда впервые об этом заявила, он нечаянно подумал: неужели такая же, как те все, кем ранее пользовался, неужели мечтает о тех же суммах, брызгах, рукоплесканиях? А потом понял: это она так им гордилась. Хотела, чтобы его знали, чтобы не было в России безвестных творцов, а может, чтобы и в мире их не было. Чтобы мир знал: не закончилась русская литература на Достоевском, Толстом и Чехове, она всё ещё живёт, здравствует, существует.

      Единственное, что о них, об этих фудофилах, можно было написать, – исповедь, на которую они никогда не явятся. Наверное, единственная религия, которой они вообще могли придерживаться, – это та, с макаронным монстром во главе. Пастафрианство, кажется. Там и свой рай, и свой ад был, но между ними и разница для последователей, наверное, не самая великая. Пиво просто может оказаться старым, а стриптизёрши – с болезненным сюрпризом, но разве это всё кого-то в аду уже волнует? В аду уже никого ничто не волнует. Уже и заботиться не о чем.