Не понимал окружавших его в любой точке города молодых родителей. Радовался, что сам к ним не принадлежал, – по крайней мере, на данный момент. Не понимал, отчего всем тем так не терпелось всунуть своему чаду очередной гаджет вместо какой-нибудь куклы или машинки. Не понимал да радовался. Скоро тридцать, а всё мальчишка, думалось ему порою, когда смотрел на жизнь свою словно со стороны. Вечно открытый в ноутбуке Word, вечно звучащая из него музыка – самая разная, хоть Агата Кристи, хоть новомодный grandson, которого случайно однажды услышал, добавил в плейлист песню, а она теперь то и дело выскакивала, как назойливая муха, но, на удивление, уж очень назойливой не была.
До Word’а были бесконечные блокноты и тетради, обрывки и черновики. Миру о себе заявил лет пять назад, себе самому – гораздо раньше. Наверное, тогда, с первыми страницами. Ему умело твердили, что в бессознательном возрасте книжки он грыз; верить – не хотел. Книжки грызть нельзя, книжки беречь надо, даже странички лучше в них не загибать. Потому и мягкие обложки не особо любил: мнутся, рвутся, плохо сохраняются. Но что поделать: дёшево, удобно, раскупаемо.
Но в твёрдой обложке даже буквы на страницах под пальцами как-то особенно ощущались. Более выпукло, что ли. Бумага разная бывала, и газетная, и беленькая плотненькая, а буквы всё равно в твёрдом переплёте как-то странно оживали.
И так же странно было это осознавать, имея собственные тексты в обложках мягких. По крайней мере, с недавних пор. Согласился на переиздание «Весов» – а потом и пожалел. Не ожидал, что вокруг действительно сплошное на букву «н». Надеялся. Его ведь убеждали: всё будет как по маслу, всё будет хорошо, всё будет, как вам нравится. Нравится…
Стильно, дёшево, раскупаемо.
Торкнуло его на уроках литературы классе в восьмом, до этого тексты нравилось впитывать да вкушать, а не творить да изливать из недр своих неиссякаемых. А потом вдруг пошло-поехало. Подражать Пушкину, Цветаевой, подражать, немного дрожа и дорожа каждым словом, каждой жужжащей буквой. Ловить информацию, вгрызаясь в неё не как в гранит, но как в кусок мягкого, свежевыпеченного белого хлеба, который ещё и не остыл. Было вкусно, было привычно, словно всю жизнь провёл бок о бок.
Он не знал тогда, о чём именно хотел написать. Вокруг зачитывались «Властелином колец» и хотели придумать своих гоблинов в своём мире, который, конечно, не был своим, а был очередной калькой, а Митя «Властелина колец» не читал, нет. Он вспоминал прошлый год, вспоминал сентябрь, вспоминал 911, который не родился из-за этой даты – 09/11 в западном варианте, 11/09 в русском – но так вышло. Так совпало. Он видел эти кадры. Были башни – нет башен. Были люди – нет людей. Но он не в Нью-Йорке, он в Москве. Он мог бы написать об этих ужасах – он очень хотел написать об этих ужасах, об этих людях и людях тех, которые остались по ту сторону, уже без людей. Люди без людей – это было страшно, но Митя чувствовал: он не сможет,