– Давеча не удалось познакомиться – продолжал он, хватая меня за руки, – хочу посмотреть, какой ты породы. Идем!
Этот любопытный исследователь был выше меня ростом, широкоплеч, с порывистыми и неловкими движениями.
Выражение блестящих черных глаз – то веселое, то серьезное, – смуглое лицо, ярко-малиновые толстые губы, прядь черных волос в виде оригинального хохолка на лбу – все это, вместе взятое, и в другое время показалось бы мне очень симпатичным, но теперь, когда он тащил меня против воли на середину залы, чтобы подвергнуть тысяче неприятностей, – теперь не представляло для меня ничего привлекательного.
Двое или трое товарищей вздумали было к нам присоединиться.
– Убирайтесь прочь! – крикнул на них мой провожатый.
Не смотря на одолевавший меня страх, я не мог не заметить, что они повиновались ему безропотно.
– Ну, давай играть! – сказал он мне.
Это была игра кошки с мышью, – игра, может быть, очень забавная, но не для меня.
– Оставьте! – кричал я, кувыркаясь в воздухе, – оставьте! Не то сейчас… пожалуюсь надзирателю!…
Лишь только я произнес эти слова, как вспомнил разумный совет дядюшки, но было поздно.
– Если уж жаловаться, так надо, чтобы было за что… Вот тебе!…
При этом я почувствовал на лбу щелчок, и в глазах у меня зарябило.
– Не хочу жаловаться! – вскричал я, хватая его за руку.
– Чего же ты хочешь?
– Вот чего!
И вслед за тем я укусил моего черноволосого тирана за палец.
Совершив такой подвиг, я, конечно, ожидал за него возмездия; но тиран, отдернув руку, наклонился и взглянул мне в глаза.
– Неужели ты плачешь, Сенька!
Я быстро вынул платок и отер навернувшиеся слезы.
– На сегодня довольно, – сказал он, ласково потрепав меня по плечу, – но знай, что я до тех пор буду приставать к тебе, покамест…
– Что «покамест»? – переспросил я.
– Покамест не решу, что ты за зверь?
Он засмеялся и убежал, а я возвратился на свою «обсерваторию», чтобы подвести итог только что пережитым впечатлениям… На лбу моем будет шишка, это, несомненно, но её могло бы и не быть, если б я не преступил советов дядюшки… Вдобавок, я разнюнился, а он? – он даже не пикнул, когда я до крови укусил ему палец. Следовательно, я – баба!
Как ни грустен был этот вывод, но раз я дошел до него, кругозор мой сделался как бы шире…
Он сдержал свое обещание и каждый день мучил меня, а я и не помышлял идти жаловаться, и если плакал, то украдкой, чтоб никто не видал. Я начинал, хотя и смутно, сознавать необходимость сделаться таким, как они, как он, мой мучитель, не смотря на то, – а может быть, именно потому, что от него мне доставалось больше, чем от других… Как этого достичь?
Кроме домашнего костюма, резко отличавшего меня от других школьников, во мне было еще что-то, чего я прежде не замечал, что-то, возбуждавшее желание меня подразнить…
Между