Сразу же по приезду нас распределяют по три-четыре человека на комнату. Окна огромные, сквозь щербатые жалюзи пробивается свет фонарей. Воздух здесь тяжёлый, сырой – кондиционеры не справляются, и мы задыхаемся в августовском зное. Вползаю в постель, не успев разглядеть соседок – мне уже пофиг. Хоть с анакондой поселите, лишь бы спать не мешала. Перед сном быстро-быстро прокручивается лента знакомых образов. Мальчики, дорогие мои, славные. Как я скучаю по вас, сил нет… Я здесь совсем-совсем одна. И эта жара доконает меня, ей-богу. В груди тяжело, мучительно перекатывается горький ком, заполняет лёгкие, теснит изнутри. Мокрое пятно на подушке холодит щеку – к этому ощущению я уже начинаю привыкать. Кривые очертания комнаты плывут куда-то влево и вниз, послушно повинуясь водовороту слёз меж приоткрытых век.
Следующий день – ознакомительный. Чисто американский прикол – устраивать сборы на аккуратно постриженных газончиках. Особенно приятно сидеть здесь после того, как их обильно оросили распылители. Попа сырая, свежо. Еда очень странная. И пахнет странно. Особенно такие чёрненькие маленькие сосиски с запахом тлена. Поднос выкидываю, оставляя тарелки почти нетронутыми. И я не одинока – к пластиковым мусорным бакам уже выстроилась очередь с такими же едва надкушенными яствами. Темнокожие повара угрюмо поглядывают на нас из-за перегородки. На их уставших лоснящихся лицах ясно читается: «Что вы в жизни ели слаще немытой морковки? Сволочи».
Я дичусь людей, мне сложно порой связать два слова, даже когда знаю ответ на вопрос. Слова сгрудились в моей голове, как стадо заблудших овец. Они бредут в разные стороны, падают на колени, исторгают беспомощное блеяние – вот на что похожи мои попытки общаться с аборигенами здешних мест на их родном наречии. Пугаясь – озлобляюсь, растерявшись – замыкаюсь в себе. Мне кажется, что весь мир смеётся надо мной, стоит повернуться спиной. Я всегда в напряжении, мои лопатки сведены нервной судорогой, брови сдвинуты. Я знаю – только расслабишься, как на лицо выползет глупая улыбка, а этого допустить никак нельзя. Улыбаясь, я выгляжу дура дурой. Поэтому масса сил уходит на то, чтобы сохранять сурово-независимое выражение лица. Тогда даже на фотках я иногда получаюсь неплохо.
У меня крепнет уверенность, что я единственная с такими проблемами. Все остальные ведут себя так, будто для них подобные путешествия – плёвое дело. Они свободно общаются между собой, легко и непринужденно выполняют все задания, разговаривают с учителями и даже шутят по-английски. Одежда их вызывает во мне жгучую зависть – много бы я отдала за то, чтобы мне купили хотя бы нормальные белые кроссовки. Я вынуждена ходить в этих несчастных стоптанных лодочках. Тут уж ничем делу не поможешь, придётся терпеть до распределения в семьи, а потом – до первой стипендии, когда