если бы можно было пролежать так целую вечность и не выпускать его изо рта! Но его счастье было коротким (
как, наверное, и всякое счастье). Потому что кто-то из мужиков (
возможно, Ванька-Якорь) окликнул его, и Борода (
почему-то уже с привкусом спирта) оказался в порту, на своем берегу, и весь мокрый поплелся к себе в сторожку. Дойдя до дома, Федор Иванович открыл дверь и направился прямо к кровати (
в реальности же сразу после поражения от «Голландца», зайдя в дом, он налил себе рюмку). И в тот самый момент, когда он стал укладываться в собственном же сне ненастоящим телом в постель, вдруг почувствовал, как это ненастоящее тело погружается в его реальную плоть, и он тотчас проснулся. «Спешить, мне нужно спешить к ней», – думал Федор Иванович и стал собираться, метаясь по комнате. Зачем, почему, для чего – он не мог ответить на этот вопрос, но знал, что должен бежать! «Только бы успеть, только бы не опоздать! Но разве она говорила, что уедет так рано? Нет, не говорила! Но я все равно должен успеть!» Надев на ноги разные ботинки (
причем почему-то правый, который «просил каши», снова оказался на ноге Бороды), Федор Иванович выскочил в дождь. Еще было слишком рано, но кое-кто уже не спал в такой ранний час и, завидев бегущего человека в разных ботинках, строил свою версию увиденного. Дворник, подметавший листву, подумал: «Эка что белая горячка делает, надо и мне завязывать…». Врачи психоневрологического диспансера, ехавшие мимо, в голос воскликнули: «Наш пациент!». А вот путана, стоявшая на балконе с длинной сигаретой в руках, крикнула вслед бегущему Бороде: «Нечего с чужими бабами гулять, Федор Иванович, тогда и мужья станут добрее…». Каждый подумал в меру своей испорченности, но почему-то никому не пришла в голову мысль о том, что гонит человека любовь. Обычная, простая, человеческая… И если бы дворник узнал правду, то наверняка стал бы пить еще больше оттого, что он одинок, врачи признались бы в своей некомпетентности и стали бы искать новую работу, а путана, поверив в любовь, ушла в монастырь и стала молить бога, чтобы он очистил ее душу и подарил ей семью.
Но так как Борода бежал очень быстро и не мог поведать свою историю, все осталось по-прежнему, как и было до его появления. Добравшись до гостиницы и буквально ворвавшись в холл, Борода встретился с заспанным, колючим и возмущенным взглядом женщины-администратора (наверное, она проснулась от скрипа дверей). Дама была довольно крупных пропорций и чем-то смахивала на цыганку, которая торговала семечками (иногда еще и пивом по совместительству) в его порту. В его голове мелькнула мысль: «А не сестра ли она ей?». Но тут же другая, более здравая мысль выбила мысль бредовую, и Борода подумал: «Господи, да о чем это я?». Женщина-администратор уже не такими заспанными, но еще более возмущенными глазами смотрела на Федора Ивановича. Спросонья она не могла различить, кто перед ней: клиент, с которым надо быть учтивой и вежливой, или очередной алкоголик, которого надо вышвырнуть вон.
– Добгое
