еще большую несдержанность. Я свирепствовал на улице, дома, ища себе неприятностей. Если кто-то на меня плохо посмотрел, или кто-то что-то сказал, или просто меня раздражал его взгляд, то я кидался с кулаками. Меня ставили на учет, сажали в тюрьму, но мама всегда находила денег чтобы меня вызволить. Не знаю зачем она это делала. Она никогда меня не ругала, не воспитывала, не упрекала. Я для нее был пустым местом. А может быть она, как и я, в глубине своего гноящегося сердца любила меня, но не знала как это показать. И я не знал. Зато я готов был избить любого, кто говорил о ней плохо. В такие моменты я и впрямь дрался от обиды за мать, а не потому что мне хотелось просто подраться. Я думаю, что все-таки я любил ее. И мне почему-то верится, что и она любила меня. Но нас никто не научил как показывать любовь, поэтому мы изводили друг друга. Она своим молчанием, а я тем, что крушил все вокруг. Начиная с двенадцати лет, я сметал и громил все вокруг. В нашем доме уже не осталось стеклянной посуды. Тетя Марина избивала меня как собаку всем что только попадало ей под руку, а я не мог ударить ее в ответ, но зато потом все сносил в доме. Вот так вот мы и жили. Порой когда я делал вид, что сплю, я ощущал ее едва уловимое прикосновение к моему лицу. А однажды утром я нашел у себя под подушкой толстую серебрянную цепочку с округлым кулоном, на котором было выточенно мое имя. Это был ее первый и последний подарок. Я даже стал ее за это благодарить, однако с самой цепочкой с тех пор не расставался.
В шестнадцать лет случился мой последний приступ вандализма. Я, как сейчас, помню этот день. Стоял теплый сентябрь. Я перешел в одиннадцатый класс. Была большая торжественная школьная линейка. И по старой традиции выпускники должны были проводить первоклассников на первый их урок. Я направился к ним не торопясь. Когда толпа передо мной стала рассеиваться, я вдруг увидел девочку с огромными бантами и букетом камелий больше чем она сама. Она растерянно смотрела на то, как разбирают детей, с надеждой потягивая свою маленькую ручку, но никто не хотел ее брать. У девочки были глаза разного цвета, и волосы у нее были какие-то необычные; местами темно-каштановые, местами светло-желтые. В нашем поселке встречаются люди тупые и суеверные. Таких, как эта малютка боялись и считали отродьем сатаны. На линейке по этим соображениям никто не горел желанием взять ее за руку. А я взял. Я вдруг увидел в ее отверженности себя. Она же смотрела на меня как на доброго волшебника. Она смотрела на меня и не боялась, как другие. В его разноцветных глазах я прочитал столько доверия, сколько не встретил за всю свою жизнь.
Дома за это мне влетело от тети Марины и ее дочек. Они сказали, что таким образом я наведу проклятье на их дом. Даже мама повысила на меня голос, сказав, что я сведу ее в могилу. Я не мог вынести такого заявления. В тот вечер я вышел на улицу, взял бейсбольную биту у соседей и разбил единственную машину тети Марины. Дома я в тот день не ночевал. А на следующий день я узнал,
