Но сдвинуть с места вертлявого ведущему не удалось, тот не только наотрез отказался менять костюм, но раскипятился и разобиделся окончательно.
Ведущий был опытен и умел оценивать ситуацию почти мгновенно, что в конечном итоге и обеспечивало ему все преимущества и давало всегда возможность своевременно «разрулить» все возникавшие проблемы. Вот и сейчас он вовремя сориентировался и круто поменял тактику:
– Ладно, понимаю, вы переволновались, разнервничались, что ж, это бывает, не огорчайтесь, я сейчас же всё быстренько вам устрою, усадим вас в одном тихом, уютном местечке, посидите себе в креслах, отдохнёте, успокоитесь, наши девушки вам напитки принесут, и давайте-ка не будем больше, пойдёмте, пойдёмте-ка… сейчас во-о-он туда. Смотрите вон туда, – уточнил он, показывая на дверь, где слово «выход» горело яркой малиновой чертой.
Тихонько подталкивая упирающегося Гадажжёнова, ведущий незаметно успел подмигнуть двум своим ассистентам, и те торопливо двинулись в его сторону. Как вдруг изворотливый Гадажжёнов мгновенно преобразился с минора уныния и бесконечных жалоб, явив в своём лице собой неуёмную бодрость и страстную жажду игры.
– Я без игры отсюда никуда не пойду, – крикнул он запальным голосом бойца, бросающегося на врага в последнюю отчаянную атаку и оглашая своим козлиным криком гулкое пространство студии.
И в тут же секунду, резко преобразившись, он скорчил дурацкую рожу, словно исполнил смешной аттракцион, и при этом ещё стервец ухитрился подмигнуть одному из зрителей, видимо, своему товарищу, сидевшему в первом ряду. Этот знакомый его по странному стечению обстоятельств немало выделялся среди прочих зрителей, сидевших рядом с ним, своей столь же непривлекательной и даже отталкивающей внешностью, как и сам Гадажжёнов. И вот что ещё примечательно: если бы в это самое время в студии оказался какой-нибудь очень внимательный наблюдатель, то он-то уже непременно бы взял себе на заметку, что этого достаточно неприглядного зрителя, имевшего немалый рост, сильно портит чрезмерная сутулость, а также что лицо у него вне всякой меры заросло густой, к тому же растущей вкривь и вкось и клочьями, растительностью. При том ещё и волосы у него отчего-то имели необыкновенный сероватый оттенок, а лицо было, как у покойника, мертвецки бледно. Одним словом, на всякого, кто ненароком удосужился бы взглянуть на него, он, без сомнения, произвёл бы ещё более отталкивающее и неприятное впечатление, чем даже сам Гадажжёнов.
Но при всей своей необычной внешней одиозности гражданин тот нисколько не терялся в шумливой и суетливой толпе зрителей, сидевших