Последние 2–3 года мое существование в Петербурге было очень трудным, подчас просто невыносимым – по многим причинам, которых я здесь поистине не в состоянии объяснять. Я нуждаюсь в решительной перемене, которая встряхнет меня и пробудит новые интересы. Ты, конечно, посоветуешь мне сменить поприще, но это невозможно сейчас, если вообще возможно когда-нибудь. Мое настроение зачастую так тяжко и подавленно, что мне приходится силой принуждать себя жить дальше.
Для упорядочения денежных дел Наты я в течение двух лет сделал все, что мог. Отныне они пойдут ровно в том направлении, которое им сейчас придано. Я могу повлиять на них, значит, самое большее несколько месяцев.
Чтобы привести в порядок мои личные обязательства и облегчить денежные дела Наты или поддержать моих дочерей, я заключил два страховых договора, один в 20 000 ф<инских> м<арок> и другой – величиной в 100 000 крон. Стало быть, могу с чистой совестью и спокойной душой встретить опасности войны.
Моим маленьким дочкам при теперешних печальных обстоятельствах нет от меня никакой пользы. Я так задавлен долгами, что, лишь живя чрезвычайно расчетливо, могу вообще продолжать свое существование; для меня было бы совершенно невозможно заботиться об их воспитании. Если я по-прежнему останусь в Петербурге, груз долгов только возрастет. Его не легко ни погасить, ни нести.
В заключение могу сказать, что мне не нужно самому проситься добровольцем на театр военных действий, так как у меня есть уверенность, что пара знакомых генералов телеграфирует сюда и попросит меня приехать. Мне нельзя запретить выполнить эту просьбу.
Поскольку я никак не успеваю ответить на письмо Юхана, прошу тебя дать это письмо ему. У меня было бы еще много что сказать, но ты ведь понимаешь, как трудно в письме достаточно подробно рассматривать такую деликатную тему.
Передай сердечные приветы Айне и детям. Твой преданный Густав [66].
Густав получает назначение в 52-й Нежинский драгунский полк и повышение в чине, происходившее автоматически при переводе из гвардейского полка в армейский, – теперь он подполковник. Он отправляется на японский фронт и, по свидетельству очевидцев, кажется, ищет смерти – по крайней мере, проявляет отчаянную храбрость. В то же время ясный ум и наблюдательность не покидают его даже в самые трудные моменты. В дневниковых записях и письмах к родным он отмечает как признаки разложения в русской армии, так и недостатки командования: пожалуй, с этого периода начинается становление того Маннергейма, которого знает весь мир.
Дневник он начал вести уже в поезде, во время длинного пути на Дальний Восток, в Маньчжурию. Эти записи, полные живой наблюдательности и сарказма, не лишены стилистического изящества.