И тут уж стали мы с флагманским кораблем вдоль реки шастать, место выбирать. Сам главнокомандующий генерал Джеймс Вулф на палубе. Подзорную трубу наставит и в берега вперяется. Посмотрит-посмотрит, потом головой покачает. Всё не то, мол… Дальше идем. Я Вулфа видывал вот как вас сейчас. Большеносый такой. И глаза большие, грустные. На подбородке – ямочка. А за париком-то не больно следил. Вечно он у него съезжал да лохматился. Рыжеватый такой паричок. Пудры жалел, что ли?
Меня зло разбирает: ну, сколько так можно болтаться? Солдаты у него болеют сотнями. В командах уж ропот пошел. Того гляди – бунты начнутся. Да и зима не за горами…
И вот как-то гляжу я: одну бухточку очень уж серьезно осматривает, явно дольше обычного. Я б на его месте и приглядываться не стал. Обыкновенная бухта в паре миль от форта, а над ней – утес футов в полтараста, не меньше. А он кивнул этак спокойно и велел назад поворачивать. И к вечеру пошли на кораблях приготовления. Народ туда-сюда бегает, шлюпки готовят.
– О господи! – говорю. – Неужто он со своими ребятами на скалы полезет? Да их там перестреляют всех, как лесных петухов!
У меня среди офицеров много добрых знакомых было.
– С него станется, – говорят. – Или ты не знаешь, что генерал Вулф – сумасшедший?
Оказывается, когда король наш покойный Георг решил поставить Вулфа командующим, многие возражали. Дескать, с головой у того не в порядке. Ненормальный совсем.
– Ничего, – отвечает король. – Может, кого из моих генералов покусает – так это бы неплохо.
После уж ребята сказывали, как всё было. Мы-то в сторонке стояли, потому как наша забота – корабли провести, а уж остальное – дело солдат Его Величества. Еще за пару дней до того предупреждали французского командующего Монкальма: пойдут скоро англичане на штурм, и не иначе, как со стороны Авраамова плато. А тот им:
– Мне доподлинно известно, что у неприятеля нет крыльев.
Гордый был да самоуверенный, царствие ему небесное…
Как объявил Вулф своим офицерам место высадки, те аж обомлели. Да как, мол, такое возможно?
– Потому и пойдем с юго-запада, что нас оттуда никак не ждут. Я сам, – говорит, – в ответе перед Его Величеством и народом.
И пошли наши боты неспешно да без шума. Ночь осенняя, темная. Народ на лодках хмурый сидит. Разговаривать не велено. Часовые французские их заприметили-таки сверху. Окликнули. Да и то сказать: три с лишним тысячи человек, да при оружии, да с пушками… А капитан