Снова бессмысленно стал открывать страницы, и тут мне пришла идея помечтать, что же это такое я себе могу позволить на красивую сумму в десять тысяч долларов.
Я откинулся на диван и закрыл глаза.
Сначала я представил себе Дашу Веснину.
Попытался представить нас с ней в городе Амстердаме. Ну, или хотя бы в Брюгге.
Я представлял, представлял, но никакого кайфа от этого не было.
В голову лезло, что я проведу неделю в этом самом Амстердаме, но потом-то. Потом. Потом я вернусь домой.
А ещё потом кончатся эти десять тысяч долларов.
И я буду и без денег.
И без «моей прелести».
Картина получалась депрессивная, чёрно-синих тонов картина, без оранжевого или хотя бы зелёного. Некрасивая была картина.
Не воодушевляющая.
16.
В половину третьего я стал собираться и вызвал такси.
Сборы на улицу у меня происходили легко – лишнего шмотья никогда не было. Одни штаны, две рубашки, выбор недолгий. Курточка, ботинки. У меня даже крем для ботинок был только один, чёрный. Поэтому все ботинки (синие, коричневые, серые) у меня постепенно приобретали чёрный цвет.
В машине меня ни с того ни с сего стало подташнивать. Это было вообще чем-то удивительным. Не укачивало меня в транспорте уже лет, по крайней мере, двадцать пять.
Я попросил водителя остановиться, вышел, закурил.
И меня тут же вырвало. Потом ещё раз.
Я утёрся, сказал таксисту: «Пять минут, Турецкий» и пошёл на остановку к киоску «Союзпечати». Больше ничего похожего на места, где могут продавать воду, я поблизости не видел.
В киоске был сок в дистрофичных двухсотграммовых пакетах.
Я посчитал деньги, хватало только на один. Я купил его, отодрал трубочку, выбросил, потом порвал едва ли не пополам пакет и жадно его выпил. Сел в такси.
– Шо, – спросил, трогаясь, таксист. – Вчера было хорошо. А сегодня не очень?
– Ага, – ответил я, лишь бы он отвязался.
– Бывает. Я однажды съел с бодуна трёхлитровую банку красных помидор, приколи?
Он рассказывал что-то ещё, я старался не слушать. Обычно после того, как вытошнит, становилось хоть немного, да легче. Сегодня почему-то не легчало. Да и с чего я вообще блевал-то, понятно не было.
Таксист продолжал что-то говорить, в собеседнике он не нуждался и я стал думать о том, что прощаюсь сейчас с, по всей видимости, самым дорогим, что у меня есть. С моей книгой.
«В полях под снегом и дождем, мой милый друг, мой верный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг, от зимних вьюг», вспомнил я неизвестного мне поэта и какая то неуместная, странная, как от прощания с любимой женщиной горечь заполнила меня всего.
Я писал тебя десять лет, моя книга. Я отдавал тебе всего себя, я не мыслил себя без тебя, у меня не было в жизни ничего другого, кроме тебя, весь смысл моего существования, вся моя радость от того, что я есть – она была там, в тебе.
И обблеваный