время жизни перед нами:
вновь натянут на подрамник
свежий холст.
Он чистый-чистый.
2
В тинистых глухих затонах,
в чёрных не́торопях жизни
светом если что и брызнет —
млечное тепло влюблённых.
И вновь темно и пусто.
Только разметавшийся по вселенным —
до света, до жизни, до человека —
холод миллионолетий.
Но в сквозных пустотах слога,
но в провалах звёздных ночи, —
пусть Он веет где захочет:
трепет, оторопь, тревога.
Зима 1991. Вид из окна
Вот и прожил ты здесь свой век,
словно вынут из себя весь,
и в тебе сейчас идёт тот же снег,
эта бело-равнодушная взвесь.
Он годами идёт, устав,
даже в вырытой чудом норе,
где стоит твой разлапистый шкаф
с дорогими страницами.
В тебе,
как на брошенной стройке, торчат
не пошедшие в дело куски,
и заносит их снег, белый ад,
покрывая пустырь и виски.
«Густая влажность свободе учит…»
Густая влажность свободе учит,
вползает в окна и детством мучит,
легко сбирая с годов по крохе:
и снова осень в подмокшей охре
позволит ливню тех лет пролиться,
сплетая в стёклах свои косицы,
сливая в люки потоков туши,
и чтобы мальчик стоял и слушал.
Ещё плетеньем венозных молний,
ещё качаньем ветвей пополни,
ещё догадкой, что страх и счастье,
что смерть и ливень в единой власти,
в едином горе, в едином сущем,
так жадно ждущем, так густо льющем.
«Не дышит стих. Бывает так. Не дышит…»
Не дышит стих. Бывает так. Не дышит.
И ты стоишь – дитя среди слогов
рассыпаных – они уже не слышат
упругий ход слоистых облаков.
И всё, что так воистину бывает,
как тютчевский многоголосый гром,
в твоих словах бессильно умирает,
а может быть в тебе, тебе самом.
Ну что ж, ты небо плотно закрываешь.
Прижавшись лбом к оконному стеклу,
застывшим пальцем контур огибаешь
вещей, идущих медленно ко дну.
И всё ещё одной ногой в могиле,
с её бесцветным привкусом свинца,
как Лазарь, повинуясь строгой силе,
к живым уходишь прочь от мертвеца.
«Близких тяжело терять – себя легче…»
Близких тяжело терять – себя легче,
надоел ты мне, я, изрядно, —
вечно хочешь есть, спать, того хуже:
чаще всего ничего не хочешь.
Погружу-ка тебя в хлам событий,
распишу пастелью состояний
и, при встрече кивнув, отойду в раздумье:
что за знакомая постная морда?
«И никто