Повесть-невидимка
Каждый день он делал упражнение под названием уддияна бандха. Сжимал живот в комок и двигал им из стороны в сторону. И снизу – вверх. И справа – налево. И опять вверх-вниз. Право-лево. Сто раз.
Потому что Иван Иванович Данилов, в дальнейшем именуемый Номером Семь или даже так – 7-ым, готовился к побегу загодя и запоем. Готовил и убежище. Философ Зиновьев, про себя и других воинствующих диссидентов сказал, мы целили в коммунизм, а попали в русский народ. Ну, или примерно так сказал… Вот Данилова и задело осколком. По касательной, но задело. Да и это, извечно-упадническое, красиво-разочарованное, известное как последний рубеж обороны и тоже, в своем роде, – убежище, интеллигентское, бесперечь крутилось в голове: «любовь к отечеству давно, разоблаченная морока, мне совершенно все равно, где совершенно одиноко…» и так далее. А оно разве даст жить нормально.
Убежище приготовлялось в загородном хлипком щитовом, можно сказать, фанерном синем домике, служившем Номеру Семь мастерской. Номер Семь был художником в самом широком смысле слова. Понимаемом в России как бесконечная пьянка и ничегонеделание пополам с самодеятельным философствованием за кухонным столом. Тут нужно уточнить, что понимаемое таковым в двадцатом веке, даже в конце двадцатого века и только.
К сожалению, про современное понимание миссии художника, ни автору, ни герою ничего не известно.
Больше всего 7-ой ощущал себя артистом по металлу. Подбирал, где придется брошенные железяки, стаскивал их к дачному домику – на земельный участок, а потом, с помощью маленького бытового китайского сварочного аппаратика на двести двадцать вольт, варил абстрактные скульптуры. Тут как будто нога высовывается из кучи, там рука или другие угадываемые части тела, зачастую, не самые приличные, и – пожалуйста, готов монумент «Памятник замученным тоталитаризмом». А на все возражения поддатых единомышленников, отвечал, что любое подлинное искусство – борьба с тоталитаризмом. А уж в своей подлинности 7-ой не сомневался никогда.
Один раз, даже что-то вроде железной, изъеденной во многих местах коррозией, печени приварил к подставке и назвал «Ржавчина алкоголизма». Очень она его друзьям нравилась. Но и пугала. Заставляла задуматься. Вздохнуть. И оголтело жить дальше.
Вот впервые дни после побега он и мечтал предаться творчеству со всей страстью. Для начала 7-ой хотел создать скульптуру, которую пока временно называл «Памятник идиоту». Такой средних лет молодец, в сандалиях на босу ногу с изъеденными грибком толстыми ногтями. (Сначала 7-ой решил, было, изобразить товарища в сандалиях и носках, как полагается, но потом передумал). В похабных клетчатых шортах ниже колен, в майке, задравшейся на обширном волосатом животе с кратером пупка, и с правой рукой, прижатой к уху. В левой, возможно, полуторалитровая бутылка пива. Лысая голова. Может быть, в бейсболке. Товарищ увлеченно говорит по телефону.
Но потом скульптура претерпела значительные изменения. В ней появилась явная трагичность. Истонченные, босые, перевитые венами-шнурками железные