– Так получается, – глянув на серый, пятнистый асфальт, обронил Прогудин. – Жизнь у меня такая.
– Какая?
– Непутевая.
– Ладно. – Кутько вздохнул. – Только ненадолго: меня жена ждет.
– Как скажешь.
Прогудин повернулся и быстро пошел к своему дому, который стоял неподалеку от завода. За Сергеем Борисовичем заспешил Сергей Иванович.
В небольшой двухкомнатной квартире Прогудина никого не было. На столе в зале стояли пустые тарелки, консервы, бутылка из-под водки. Рядом с ней чернела наполненная до краев окурками массивная стеклянная пепельница. Неприятно отдавало какой-то кислятиной.
Кутько поморщился, спросил:
– Ты что ж, один живешь?
– Один
– А жена, дети?
– Жена ушла от меня. Еще в прошлом месяце. А дети… Дети выросли, живут отдельно.
Прогудин виновато и как-то жалко усмехнулся.
– Не знал.
– А тут и знать нечего: сошлись, разошлись. Дело нехитрое.
– Как сказать, – заметил Кутько. – Не молодые уже, чтобы разводиться, искать кого-то другого.
– А никто никого не ищет. Во всяком случае, я. Хватит. – Прогудин нервно дернул плечами и с тоской поглядел на Сергея Ивановича. – Не те годы.
Глаза Сергея Борисовича в эту минуту были какими-то неживыми.
– Оно, конечно, – не зная, что на это сказать, проговорил Кутько и подумал: «Дошел человек…»
– Я сейчас, только стол уберу… – Прогудин засуетился. – Одну минуту…
Он выбросил в мусорное ведро консервы и бутылку, высыпал окурки, отнес на кухню грязные тарелки. Вместо этого выставил на стол несколько бутылок пива, положил селедку в целлофановом мешке, кусок вареной колбасы, завернутый в серую бумагу, полбуханки черного хлеба.
– Присаживайся, Иванович. Я еще посуду принесу и нож, порежу все.
– Давай…
Когда все было порезано и разложено в чистые тарелки, Прогудин поднял поллитровый бокал с пивом.
– Ну, чтобы в жизни нашей было меньше проблем.
Он с жадностью осушил бокал. До самого дна.
Кутько неодобрительно проследил за острым кадыком Сергея Борисовича, отпил немного из бокала.
– Чего жена ушла?
– А-а… – Прогудин махнул рукой. – Она давно хотела уйти. Вот и ушла, наконец. – Глянув на непонимающего Сергея Ивановича, объяснил: – У нас с ней сразу жизнь не заладилась. Но жили, терпели: дети же. Теперь дети ушли. Ну, и жена ушла. Я ее и не виню, нет. Сам виноват: не сделал то, что мог сделать.
Кутько слушал, не перебивал. По себе знал: если на душе невмоготу, лучше рассказать об этом кому-нибудь, выплеснуть боль наружу, чтобы хоть немного освободится от нее.
– Не сделал, – повторил Сергей Борисович. – Не нажил добра. Видишь, как живу… Старая квартира, старая мебель, больше ничего.
– Старая, да своя, – возразил Кутько. – Хуже тем, у кого и этого нет.
– Хуже, –