– Хорошо.
Собираясь уходить, Павлина Антоновна спросила:
– Твой еще учится?
Надежда Казимировна посветлела лицом.
– И работает, и учится.
– Значит, в городе останется?
– Не знаю. – Надежда Казимировна пожала плечами. – Хочется мне, конечно, чтобы Лешка в наше село вернулся.
– Вот это правильно, – вздохнув, одобрила мысли Городчанки Павлина Антоновна. – Лучше бы того города никому не знать.
– Это почему? – удивляясь таким словам, спросила Надежда Казимировна.
– У нас земля, а там асфальт – ничего не растет, – смахнув слезу, просто, но со смыслом, ответила Даниш. – Значит, на земле лучше, надежнее.
– Может, ты и права, – озабоченно проговорила Надежда Казимировна. – Город есть город. Не каждому он для жизни годится…
– Вот-вот… Мой уже наработался там. Теперь мало того, что пьет, так еще к Тамаре Рукавчук начал ходить. За добавкой.
– Да ты что? – не поверила Надежда Казимировна. – Это к той молодице, что с хлопцем к нам из Городка приехали?
– К ней.
– А ты что?
– А что я?.. Иван мой давно уже вырос, меня не слушает.
– Мой Алексей тоже родительские советы не очень любит, – озабоченно обронила Надежда Казимировна. – Молодежь… Ты заходи, когда Лешка приедет, заходи. Он на днях должен быть.
– Зайду.
– Ну, договорились…
Женщины, выдавив для вежливости улыбки, расстались.
Дед Федор, сидевший на лавочке у забора и наблюдавший за разговором невестки с Заголотной, – в Рубеже и Заболотье называли Павлину Антоновну и ее мужа, Василия Захаровича, Заголотными, – поинтересовался:
– О чем это вы там балагурили?
– Да так, по-бабьи. – Надежда Казимировна не стала ничего рассказывать старику. – Это вам не интересно.
Она прошла в свою хату, присела на лаву, чувствуя в душе неожиданную тревогу за Алексея.
«Что там у него?..»
Дед Федор, подозрительно поглядев невестке вслед, сутуло поковылял к реке.
Чаква неспешно и, казалось, осторожно несла свои похудевшие воды в Горынь и по ней – в Припять. Вдоль реки, по берегам, то там, то здесь, громоздились кучи бревен, которые почти всю весну на лодках возили в деревню мужики. В основном бревна предназначались для дров. И потому забирать их не спешили: до осени, а тем более до зимы было далеко.
Вода за последнюю неделю заметно спала. На оголившихся берегах зазеленела трава, упрямо полез наверх, к свету и теплу, молодой лозняк, успокоилась после нереста, застыла под корягами крупная рыба – щуки, судаки, язи. Гладь Чаквы беспокоили только редкий ветер, да домашняя птица – гуси и утки, а еще снующие от берега к берегу на самой поверхности воды стаи мелких рыбешек.
Дед Федор, глядя слезящимися глазами на воду, у берега пенистую, а посередине, до которой было метров сорок, не меньше, темно-синюю,