«Гектор вновь подымется к бою… Рати ахеян вновь отразит… В бегстве они упадут на суда Ахиллеса Пелида. Царь Ахиллес ополчит на сражение друга Патрокла, коего в битве копьем поразит шлемоблещущий Гектор…
С оного времени – не раньше, но и не позже, – я сотворю,
И уже невозвратно, доколе ахейцы
Трои святой не возьмут по советам премудрой Афины.
Так пока не свершится, гнева ни сам не смягчу, ни другому
Богу бессмертному я аргивян защищать не позволю,
Прежде пока не исполнится все упованье Пелида.
Так я обещал и так утвердил я моей головою.
(Ил.15.60—75)
Dixi – так и будут подытоживать высказывания императоры, прямые наследники Олимпийских авторитетов. Впрочем, гнев древних царей – всегда феномен божественной сущности, неизменная пребывающая тяжкая сила, так либо иначе «достающая» своих оппонентов. Но гнев Зевса – нечто особое, открывает какую-то страшную реальность, которая не подлежит обычному человеческому рассмотрению, – беду бед и ужас ужасов. Хаос, Эреб, Эринии. Какие-то пыточные, бесчеловечные, разрушительные стихии, управленные огненною силою Зевса, хранимые в глубинах Земли, но и выводимые наружу. Любая «зона» беременна страхом перед каким-то большим, уже «беспредельным» насилием.
Молнии Зевса заставляют трепетать ахейских героев, способных в других случаях «отмороженно» нападать с оружием на иных богов. Небесный огонь, грохот, запах горелого воздуха напоминает им о внезапной гибели, о силе, которой никогда невозможно противостоять человеку, о чем-то еще более страшном, жутком, необъяснимом и невыговариваемом.
Пламя, подымающееся над разореным великим городом, над погребальным костром героя, – «огненна сила железна», – свет и знак последнего, яростного и совершенного переворота, которым утвержден нынешний миропорядок…
Знание этого гнева, ненависти,