Держа сигарету в левой руке, он развил мысль, на которую он вдруг свалился в деловой переписке и звонках:
– Тридцать четыре года, Константин, это юный младенческий возраст, ты успеешь начать, закончить и опять стартовать с нуля. Ты мужик, – он доставал платок, сморкался, – твоя звезда может взойти в любые годы…
Я стал вспоминать коллег по работе, вообще людей, с которыми у меня складывались теплые отношения. Вот почему я не задумался об этом раньше?
Под моими фотографиями в профилях социальных сетей или сайтов знакомств не значилось, что я не правша. Я гадал, я ставил разные фото, в профиль с одного бока, с другого, я писал не просто «Привет!», я сочинял сложные глупые конструкции. И все равно, неизъяснимая симпатия, и потом мое:
– Ты левша?
– Да, а почему ты спросил?
…Когда феномен стал совсем очевиден, я переспросил всех «жителей» моего Whatsup: «Простите за странный вопрос, но вы же левша?». Все, кто писал сердечно, и добро, и неподдельно вежливо, и по делу, ответили «Да».
Некоторые просто рвались меня увидеть вживую, для женщин это не было связано ни с их, ни с моей внешностью и целями в жизни.
Одна юная особа, ей было двадцать, приехала из областного центра, мы встретились под колоннадой у консерватории, на Триумфальной площади. Это было единственным местом, которое она определенно знала в Москве.
Я подошел, к ней вязались какие-то натасканные на легкий разговор ребята. Правши, – чувствовала она и стояла с каменным лицом. Когда она увидела меня, то изобразила нечто вроде книксена – мне было лестно.
Мы чуть прошли по Садовому и завернули налево на дорожку, заканчивающуюся кругом со скамейками. Юноша с арфой, памятник в сквере, в глубине. Я встал, – «Я докурю», – всегда делаю стойку перед «своими» памятниками.
…Вечностью ранее, осенью, я шел по этой дорожке к Юноше, уставшие гориллы-охранники вставали со скамейки слева, и подходил невысокий толстячок.
– Санчо Панса – это я сегодня, но в переносном смысле, – смеялся он, жал руку, – я через час еду очень к очень высокому всенародному знакомому. У каждого свои ветряные мельницы, Константин. У нас с ним две мельницы, которые мы не поделили, – он загибал пальцы на пухлой ручке, – надо бороться за отечественный товар и за наше кино.
Он разворачивался, махал спутникам рукой, он любил зверообразную охрану. Мы с ним поворачивали к «Starlite», справа от кольца скамеек.
«Тут, чувак, не бездуховная Испания, и борьба с ветряными мельницами – не тема для сатирических книжек в стиле Сервантеса, – думал я. – Мой русский Панса… По книжке лишь обещали, а тут он стал графом, со справкой. И черт, губернатором настоящего острова, жаль, не Сахалина!», – размышлял я о чем-то своем, глядя на огонек сигареты.
«И один из российских Рыцарей Печального Образа. Буквально, до запятой, сбывшуюся сказку можно показать двумя кликами