Мы впиваемся взглядом друг в друга точно волки или влюбленные.
(04.11.1076)
Уиллу Хартли отчего-то вздумалось меня опекать. Я и так довольно спокойно сносил колкости своих старших товарищей, понимая, что некоторым сам факт моего поступления в академию на год раньше остальных как кость поперек горла. Впереди меня ожидали шесть лет бессмысленной гонки тщеславия с участием таких же юнцов, еще не представляющих из себя ровным счетом ничего, кроме гонора и желаний как-то выделиться среди себе подобных. А тут, поди ж ты, в четырнадцать лет взяли. Да он сдал ли экзамены-то? Или за него кто-то заплатил? И с какой стати этот выскочка вдруг носит громкое имя Ривенхарт, если о нем никто слыхом не слыхивал? Хартли лишь раз спросил, как же все-таки так получилось, и, услышав, что мне просто негде жить этот год, тут же отстал, и впоследствии старался побыстрее заткнуть рот особо разговорчивым. Он внешне вовсе не старался проявлять любопытство, но многое замечал – качество, в нашем ремесле основополагающее. До выпуска ему оставалось три месяца, поэтому он с радостью нарушал опостылевшие правила: проносил в наш корпус под полой сигареты и выпивку и вступал в диспуты с Иртом Ривенхартом, тогда еще считавшим своим долгом поучить молодое поколение. Тем не менее, к Ривенхарту-старшему мы оба относились предвзято, как впрочем, относится к учителям любой молодой олух. Я сыграл с ним невинную, но малоприятную шутку, стащив предназначенные для старшего курса лекции, перемешав все листы и проклеив их вверх ногами. Досталось, разумеется, Хартли, которого однодневное «заключение без права переписки», как мы называли домашний арест в свой комнате, лишь явилось поводом хорошенько выспаться. Отдавая долг, я пробрался к нему на второй этаж через окно: в зубах бумажный пакет с ужином, за спиной библиотечные книги.
Увидев меня в оконной раме, Хартли покрутил пальцем у виска и подставил стул, правда неудачно, и я с этим стулом полетел прямо на пол, растеряв пресловутый ужин и в полете смахнув еще несколько книг со стола. Прямо в руки мне приземлился маленький листок плотной портретной бумаги.
Кто это? ахнул я, подхватив его, и увиливая от цепких пальцев Уилла, пытавшегося отобрать у меня невольную добычу.
«Как кто? Ну, ты даешь, брат. Это Валерия Оэр Лана, наследница элионского престола».
Боюсь предположить, сколько женихов за ней выстроились в очередь. Уилл, какая красивая девушка, неимоверно…
«Выстроятся, держи карман шире. Она вроде бы невеста нашего Хола. Знаю, обидно, да? Ну зато поженятся – и конец спорам, мир, тишина, любовь».
Или начало еще больших. А портрет откуда?
«Привез кто-то из наших. Ладно, обратно давай. Давай-давай, насмотрелся. А то станешь шутом на всю академию, ха-ха. Малыш Ривенхарт влюби-и-ился в портре-е-ет…»
(06.11.1076)
Я выбрал для перехода то же место, где я сделал это ночью много лет назад, но чуть ниже: так хочется взглянуть на тот, другой берег, что я снова оставляю позади, и на этот раз не во тьме