– Страшного, конечно, нет… Но садиться на сэргэ – это уж слишком. Пусть она и затрухлявела, и обломалась. Сэргэ есть сэргэ. Это не для сидения. Да вы этого и не поймете. У белорусов сэргэ ведь не бывает? Если даже и есть, то совершенно в другом духе, наверное.
– А что, ваша сэргэ имеет «иччи», духа-хозяина? – Лось усмехнулся.
– «Иччи», дух-хозяин! – неприязненно повторил Черканов. – Вы, кажется, хотите сказать, что я, коммунист, верю в чертей и разных там духов? Думайте, говорите – я не против. Но мне сильно не по нраву те современные парни, которым все трын-трава, все «до лампочки», невоздержанные на язык до матерщины, грубые и черствые, у кого ничего святого за душой. Мне не верится, что из таких шалопутов может выйти хороший, просто добропорядочный человек. А вы верите, Платон Остапович?
– Остепенятся со временем.
– Иные, дай-то бог, остепенятся, но насчет других – весьма сомнительно… Вот мы бьем себя в грудь, бахвалясь, что ни в бога, ни в духов не верим, но мне вот иногда очень хочется, чтобы и впрямь существовало нечто подобное. Наши предки встарь жили, прячась по захолустьям и осваивая вот такие аласы, семьи заводили, потомство плодили, скот держали – жили всяко: и в радости и горе, в сытости и голоде, с песнями и плачем. И подумать страшно, что от них остаются лишь вон те трухлявые деревяшки… Как они могут так совершенно бесследно исчезнуть?.. Нет, кэбис[25], мне хочется думать, и никто мне этого не запретит, что дух, душа, мысли и чувства людей, живших тут некогда встарь, каким-то образом находятся здесь – перешли, впитались, воплотились, как хотите, в эту землю, вон в те пни, в это самое сэргэ… Старая пословица: «Старинное жилье – не без пней, заброшенное стойбище – не без завета» – родилась отнюдь не случайно. Что, не туда клоню и не те слова – для партийного секретаря, а?
– Вообще-то вы правы. Но лучше, когда память о живших остается не в виде трухлявых столбов, а в сути вечных благородных дел.
– Совершенно верно. Вот за это я голосую обеими руками. Я хотел только…
– Великолепные места… – давно уже перестав слышать, о чем и как рассуждал его спутник, Платон Остапович слушал и любовался сумерками. Губы прошептали сами – Богатая земля…
– В подземных кладовых нашего края всего вдосталь…
– Не о том я, не о том… – печально уронил Лось. Проговорил, пожалуй, со скрытым сожалением, укоризною и особенно затаенной безнадежностью, что вообще когда-нибудь будет понят. – Не о том…
– О чем же? – страстно проговоривший на ветер свой монолог, удивился Черканов.
– Не о подземных кладах, а о наземных, так сказать, богатствах. Я говорю о царстве пернатых, о племени четвероногих. Я говорю о растительном мире – вообще о природе.
Не то чтобы не ожидал такого в принципе, но в этот момент Тит Турунтаевич был застигнут врасплох словами Платона Остаповича: он ведь только что говорил о «сути вечных благородных дел». Связи между тем и этим Черканов уловить никак не мог. Хотя почему бы и нет? Наверное, забыл «то», а к «этому» душевному излиянию