– Очень хорошо, Наум Исаакович. Здравая мысль. Думаю, нашей знакомой придется по душе Советский Союз… – Эйтингон смирился с тем, что Лубянка лишится агента в Израиле:
– По его лицу видно, что он Саломею от себя не отпустит. Ей двадцати не исполнилось, у нее большая грудь и длинные ноги. Никуда она не денется, Берия ее отправит в уединенное гнездышко, как я сделал с Розой… – Эйтингон, в который раз, похвалил себя за то, что не распространялся при министре о Розе и не показывал ее фотографий:
– Иначе я мог бы с ней проститься. Но Берия ее не любит. Он бы с ней поиграл и отправил гнить, в женский лагерь… – Наум Исаакович передернулся:
– Никогда такого не случится, пока я жив. Роза и девочки в полной безопасности… – тихими, зимними вечерами, на вилле, в камине итальянского мрамора потрескивали кедровые дрова. Повар, японец, отменно готовил и европейскую кухню. Пахло горьким шоколадом, пьяной вишней торта, Роза грела в длинных пальцах, с безупречным маникюром, хрустальную рюмку. Наум Исаакович велел доставлять в Де-Кастри французский коньяк. Особая бригада заключенных, отвечавшая за снабжение кухни, ловила в проливе рыбу, собирала трепанги и устрицы. Литовки и украинки, на ферме, коптили мясо, и делали колбасы. Из Москвы, вернее, из Парижа, Розе привозили фуа-гра и сыры. Девочкам давали парное, козье молоко, тепличные овощи. Профессор, начальник медчасти, осматривал их каждую неделю. Анюта и Наденька получили все необходимые прививки и отлично развивались.
Закрыв глаза, Наум Исаакович почувствовал ласковое прикосновение руки Розы. Она устроилась на уютном, обитом бархатом диване, закутав ноги в подбитое норкой одеяло. Девочки мирно сопели рядом, трогательно обнимая друг друга. Вечерами Наум Исаакович читал Розе вслух. Он привозил в Де-Кастри любимые, викторианские романы:
– Вероника ди Амальфи. Затерянные во льдах. Пролог. Мадлен Дюверне, по праву слыла цветком Акадии, сурового, отдаленного края, где добрые фермеры, еще говорят на языке французских деревень, времен царствования Людовика Тринадцатого… – Эйтингон, недовольно, подумал:
– Я пока не нашел подходящего художника для Розы. Но ведь и хупы еще не случилось, не говоря об остальном… – Наум Исаакович не мог поступить с Розой, как выражались в его излюбленных книгах, бесчестно:
– Она порядочная женщина, а не игрушка, как потаскухи Лаврентия Павловича. Я никогда не оскорблю Розу неуважением… – оставалось избавиться от проклятого инвалида. На досуге, Наум Исаакович размышлял, как лучше обставить убийство. Можно было организовать вручение Гольдбергу ордена, от чехов или поляков:
– Они смотрят нам в рот, и выполнят все приказы, но инвалид не дурак. Он не отправится опять на восток, одного раза ему хватило… – Наум Исаакович внес в блокнот запись:
– Французы, итальянцы… – легко соскочив с подоконника, Эйтингон