– Надо было в сороковом году никого здесь не жалеть. Бандитское семя, они все смотрят волками, и щенки у них такие же… – подростков, связников у бандитов, судили без всякого снисхождения:
– Мы отменили смертную казнь, товарищи, – наставительно сказал Эйтингон, на первом совещании, после прибытия в Каунас, – в стране настало мирное время. Но юный возраст арестованных не снимает с них ответственности за поступки. На войне их ровесники сражались с фашистами, получали звания Героев… – Эйтингон полистал папку:
– Пятнадцать, шестнадцать лет. Ничего, через четверть века они выйдут на свободу, и даже относительно молодыми. Если они доживут, конечно… – Наум Исаакович припечатал картоном длинный стол:
– Уголовная ответственность наступает с двенадцати лет. Мне докладывают о случаях неприемлемой мягкотелости, на местах. В случае ареста обоих родителей, за бандитизм, и пособничество оному, малолетних детей, почему-то, отдают родне. Приказ по министерству ясен, товарищи. Такие дети подлежат отправке в детские дома, в Сибири и Казахстане… – маленьким литовцам, латышам и эстонцам меняли имена и фамилии:
– Чтобы и следа от этих наций не сохранилось – зло подумал Эйтингон, – здесь никому нельзя доверять. Только евреям и белорусам, страдавшим под гнетом оккупации, а не мерзавцам, коллаборационистам, примазавшимся к немцам… – после победы, в Литве почти не осталось евреев:
– В Девятом Форте их расстреливали… – Эйтингон стряхнул пепел, – и жгли в местных печах. Расстреливали литовцы, а немцы, как везде в Прибалтике, даже пальцем не пошевелили. Им не требовалось, все делали местные сволочи… – огладив черные, с заметной проседью волосы, он велел:
– Продолжаем, товарищ Алехнович. Считаю необходимым поставить на первые полосы газет, выходящих на литовском языке, материалы о восстановлении народного хозяйства страны, о роли коммунистов и комсомольцев в этом ответственном деле… – на сером, строгом платье светловолосой девушки блестел комсомольский значок.
Эйтингон подозрительно относился к местным работникам. Почти весь персонал МГБ Литвы приехал из столицы Советского Союза, но невозможно было возить людей и для заполнения технических должностей:
– Она филолог, безукоризненно знает и литовский, и русский языки. Прямо с листа документы переводит… – анкета товарища Алехнович, Ядвиги Францевны, блестела, словно начищенный пятак. Даже Эйтингон не смог найти ничего подозрительного:
– Белоруска, родилась в деревне, в семье школьных учителей. Отца расстреляли в сентябре сорок первого, за отказ повесить в классе портрет Гитлера. Мать умерла вскоре после этого. Старшего брата, партизана, тоже расстреляли, в сорок втором году… – перед оккупацией, товарищ Алехнович успела закончить