– Убили его, князь. Батюшку нашего Антония, – кланяясь и крестясь, отвечал тот. – Царствие ему небесное! Хороший был человек. Всё голову ломал… Церкву хотел поставить… Убили. Ишо кады в первый день нагрянули. С дубиною на ливон вышел, один. Как часовенку нашу пожечь захотели, так на них и пошёл. Посекли его сильно. Ох, сильно! Бабы сами его схоронили.
Довмонт помолчал:
– Може, люд к часовенке сносить?
– Так сгорела дотла… – и Иван кивнул в сторону дороги. На «восходе»*(Востоке), в пятидесяти саженях от них виднелось пепелище.
– Во Псков гонца слать – ток назавтра хоронить. Може, иерей какой найдётся? Аль диакон, иль ишо хто?
Мужик покачал головой.
– Никодим. Певчий был когда-то… Сойдёт?
– Уж кто есть.
Привели Никодима. Со шрамом через всё лицо, косая сажень в плечах. Лет тридцати, сутулый, угрюмый детина, больше похожий не на певчего, а на воина.
– Отпоёшь люд?
– Не можно мне, – сиплым голосом отвечал Никодим, – могу тока за упокой души.
Князь согласно кивнул, Никодим молвил, уходя:
– Скоро уж Ярилко к закату, торопиться надоть. Пойду, рубаху чисту найду…
– Когда-то, ой, как пел. Словно соловушка. Заслушаешься до слёз. Потерял глас*(Голос) с простуды. Пил оттого много, – глядя вслед Никодиму, сказал, вздыхая и с сожалением в голосе, Иван.
К князю подошёл седовласый мужик с широченной бородой и, поклонившись, начал говорить:
– Успенские мы, князь. Я старостой их, Забота звать. В четырёх верстах отсель живём. Дозволь в родну земелюшку снести своих-то. Весь род убиенных там схоронен, негоже здесь их. К своим надоть…
Довмонт одобрительно кивнул. Забота же, поклонился и молча ушёл. За ним подошли ещё двое старост с той же просьбой. Вскоре большинство народа, подняв тела убитых, тронулось в разные стороны: кто направо, кто налево, кто в сторону леса. На песке осталось лежать всего десятка два убиенных. В это время снова заголосили, запричитали бабы. У тела каждого погибшего стояло по несколько человек, а то и десяток…
Вот одна из баб, упав на колени перед телами молодой женщины и ребёнка, причитая, стала рвать на себе волосы:
«Ой ты горюшка, пришла к нам горька-горюшка…*
Ой ты горюшка.
Патиряла я тибе, маё дитятька,
Мая солнышка…»
«Как пастигла тибе скора твая смярётушка,*
Мая ражёная дититка…»
– заголосила пуще неё навзрыд другая жещина.
Мужики, лишь иногда молча смахивая накатившую слезу, насупившись да опустив головы, стояли над телами погибших братьев, жён, детей и отцов. Бабы же причитали вперемежку, перекрикивая друг друга:
«Ни спяшите, добрыи людушки,*
Не закрываити милые глазыньки.
Аткрой сваи милые глазыньки
Абгляди роду-пародушку
И