Рыцарь, который вот уже двадцать пять лет мечтал найти свою семью. И монах-убийца, его родной брат, который в том ему обещался помочь, отказавшись от многого. Даже от борьбы за кардинальскую шапку, о которой он мечтал всю свою жизнь. Совсем недавно неожиданно для себя он открыл жизнь новую. Жизнь, которую он совсем забыл, где было его прошлое, было будущее. Жизнь, где есть слова «брат», «семья», «свобода». Свобода, где он мог быть самим собой. Где никто ему не приказывал. Где он никому и ничем не был обязан.
Единственное, что его теперь заботило всерьёз, мысли о том, как избавиться от «груза избранных». Ибо он прекрасно понимал, что выход теперь только один – умереть. Или сделать так, чтобы «они» его считали таковым. Во избежание разглашения тайны – другого не дано…
Отец Целестин не собирался больше никому служить, но, бросив вызов «им», он подвергал опасности не только себя, но и обретённого вновь брата и его семью, которую надо было ещё найти. В декабре должен был собраться «круг избранных». Слишком много накопилось в мире нерешённых вопросов, и к тому времени нужно было всё расставить по своим местам.
***
К своему берегу подходили далеко после полудня. Шли медленно. Гребли, не торопясь, лениво, устало. Печалясь о погибших, радуясь солнцу, небу, тому, что остались сами живы… Ладью с убитыми, подхватив со всех сторон, затащили, почитай, на самый берег. Высадились все в деревне Олеся. На песчаном брегу стояло уже сотни две-три народа и, окружив ладью, чего-то ждали. Люд всё прибывал. И конный, и пеший. Слух разлетелся быстро. Потому народ и стекался сюда со всей ближайшей округи: одни в надежде увидеть живыми ещё хоть кого-нибудь из своих, другие помочь биться если что, а третьи так – за новостями. В основном приходили вооружённые кто чем мужики да подростки, реже – бабы и дети. Видимо, ещё не отойдя от случившегося два дня назад нападения, детишки прижимались к своим мамкам и боялись отойти. Те из детей, что постарше, тоже стояли рядом. Среди пришедших были и освобождённые из полону, и те, кому плена удалось избежать. Вскоре послышались голоса:
– Князь…
– Глядите! Князюшко идёт…
– Спаситель ты наш! Храни тебя Господь, князюшко!
– Думали – не поспеешь! Не догонишь в чужой-то земле… Ан нет!
– Храни тебя Боже! Спаситель!
И с приближением Довмонта некоторые, крестясь, стали вставать на колени. Некоторые, плача, пытались схватить и поцеловать князю руку, не зная, как выразить нахлынувшие чувства. Довмонт, слегка растерявшись, стал отдёргивать руки, говоря:
– Встаньте… Не гоже так… Встаньте! Встаньте, говорю! Не затем я здесь.
Но вскоре уже, не выдержав, крикнул:
– Да стойте же вы! Пошто так-то? Пошто стыдите меня! Не надобно мне слов благих от вас, люди! Спасибо вон Олесю скажите: упредил вовремя, путь показал. Да тем, кто головы сложил поклонитесь. Послушайте скажу что! Послушайте! Народ притих и перестал хватать его за руки. Расступился. Повставал с колен.