– Не просто посетить – запомнить каждую. Ведь я спрошу.
– Ну ладно, ладно, – закивал я в нетерпении, пытаясь высвободиться. А сам подумал: «Как же, ты сперва поди найди меня».
И тут она сказала:
– Окажи услугу.
«Вот оно что, сейчас примется клянчить денег», – понял я. И разочаровался было, только визави заговорила о другом:
– Есть три письма. Нужно доставить лично в руки. Будет по пути.
Я запротестовал: такого уговора не было.
– Что, заплатить тебе? – Фыркнув, она зарылась в складки балахона, под которым уместился бы и кринолин с десятком костяных колец. Нашла карман и выгребла десяток желудей, из них пару проросших, лаковый каштан, какие носят на экзамены студенты, на удачу. После – неожиданно – увесистую гайку, свинченную с железнодорожной шпалы, не иначе. Затем – посадочный талон аэропорта Шереметьево и под конец – горстью цветных пилюль – россыпь предохранителей, автомобильных, на шестнадцать и восемь ампер. Нахмурившись, принялась шарить снова. Представилось: того и гляди, выпрыгнет из бездны этого кармана, влажно шлепнувшись, лягушка, или под подолом явится карданный вал. Голову заломило, я поморщился:
– Не надо, брось. Доставлю твои письма, невелик труд. Говори – кому, куда?
Подумал: выброшу в первый почтовый ящик, станет жестяной братской могилой им.
Как если бы прочла мое намерение, визави сказала:
– Не сдержишь слово – щелбана не будет.
Я хмыкнул:
– А что будет?
– Вот что.
И перегнулась через стол, чтобы поцеловать меня, точно покойника, скорбно сведенными губами в лоб. Даже не в лоб, но ближе к переносице, под левой бровью. Холодными, как нож для колки льда, губами, словно по жилам у нее текла в два круга кровообращения вода – живая-мертвая. И неожиданно это лоботомичное лобзание повергло меня в преисподнюю такой чудовищной мигрени, какой я никогда еще не знал. Как если б дернули стоп-кран в моем скором на Петербург, и, остановленный в своем карьере, в мощном беге чугуна и пара, состав еще немного проюзил, искря, и стал, стреноженный. И, забывая о приличиях, я в голос застонал, схватился за голову – будто ведьма в самом деле мне всадила под надбровную дугу, через глазницу, лезвие ножа в лобные доли. Боль затопила адская, перед глазами взвилась зебра бликов, резала глаза, свет ртутных ламп душил, как ядовитые пары. Закрыл ладонями лицо и понял: или вырвет, или в обморок свалюсь. Как вдруг увидел, хотя рук от глаз не отнимал… увидел сон сквозь явь, увидел как…
…ладонь моя тонет в необъятной отцовской руке, и я держусь за палец. Лицо его с каменной строгостью олимпийцев, подошедших к краю эрмитажного карниза, теряется в мареве облачных высей. Всхолмленные дали; за деревней, на краю земли, в зное колеблется остов церквушки, уцелевший после давнего