– Диковину заморскую увидеть не хотите ли?
– Аттансьон! Гигьен боку традисьон фукин пукин!
– Кто смел выходи, задешево для почину!
Кузьма и прельстился тогда. За лаптями следить мужичка какого-то оставил, деньгу вырученную в ладонь сгрёб и айда к диковине.
– Я хочу! – кричит.
– О, волёнтэр! – радуются купцы заморские.
Толмач в сторону Кузьму отвел и перевел, значит, по-быстрому:
– Ничего не бойся, диковина надежная, наукой испытана на хомяках – чудо хороша, смертельных ситуэйшен нема совсем!
Ничего не понял Кузьма, но деньгу отдал – сколько было, а было изрядно: коровий хвост можно было купить. А то и копыто!
Посадили, значит, Кузьму на телегу, обруч железом кованый на лоб натянули, один из заморышей (мастер, видно) забегал вокруг колес, рукоятки тягает, молотком стучит, запускает лепестричество. Тут в глазах у Кузьмы темнеет, руки немеют, ноги отнимаются. И видит он словно во сне:
будто сидит на царском троне заместо царя нашего, Гороха, змий зеленый о двух головах;
будто есть у этого змия дочь – писаной красоты царевна: щеки румяны, губы пухлые, тело белое, маслом политое;
но дочь эта непроста – не могут сыскать ей жениха уже тридцать лет и три года;
и потому не могут, что …;
и плывет над видением голос мужеский – суровый и решительный: «быть тебе, Кузьма, мужем царевниным коли убьешь ты его,…»
А дальше Кузьма дослушать не успел: заморыш обруч с него стянул, по щекам отхлестал, в чувство приводя, водой в морду побрызгал.
– Арю элайф?
– Не понимаю я, по-вашенски, хомяк! – говорит Кузьма ему и головой мотает из стороны в сторону. Слез с телеги и пошел, словно пьяный, к лаптям. Народ уважительно расступается, герою проход даваючи. Добрел Кузьма до своей телеги – а лаптей-то и нету! От такой оказии, разум мигом в тело вернулся. Ан поздно!
– Не видели? – спрашивает Кузьма у народа честнóго.
– Не видели!
– Не знаете?
– Не знаем!
Вот так вот бывает. Пришлось возвращаться ни с чем: ни денег, ни лаптей, ни коровы – только от лепестричества заморского голова трещит и делать что – непонятно.
Три недели сидит Кузьма на печи, думу думает. Но сколько не думай – одно выходит: надо идти его воевати. Царя своего, Гороха – свет-батюшку. Дабы царевну на себе оженить. Иначе к чему лепестричество твердило в уши Кузьме, к чему он потерял телегу лаптей и две коровы будущих?
– Ох… – ворчит Кузьма да бок чешет. – Надо идти его воевати.
– Эк ты какой – воевати! – сказывает брат ему в ответ. – Чем ты его будешь воевати? Сапогом своим блестящим? Эх, Кузьма-Кузьма! Здоровый ты мужик, но не дал бог, как говорится.
– Ты это, – ведет Кузьма носом уважительно, – не наговаривай. Бога-то нету.
– Которого нету: того, что слева или справа?
– Обоих!
– Ну