Я знал, что в проволочной чаще
Проходы нужные проделаю
Для битвы, завтра предстоящей…
Всё в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья, —
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью…
Мы оттого теперь у Гомеля,
Что на поляне в полнолунье
Своей души не экономили
В пластунском деле накануне.
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Чтобы написать такое, не надо было быть Пастернаком.
Были в этом стихотворении – и в немалом количестве – и не такие безликие, а воистину пастернаковские строки, отмеченные неповторимой индивидуальностью его образности и стиховой манеры. Но в сочетании с изображаемой поэтом – экзотической для него – фронтовой реальностью и они казались искусственными, ненатуральными, едва ли даже не пародийными:
Прожекторы, как ножки циркуля,
Лучом вонзались в коновязи,
Прямые попаданья фыркали
Фонтанами земли и грязи…
Когда, убитые потерею,
К нему сошлись мы на прощанье,
Заговорила артиллерия
В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колесики.
Проснулись рычаги и шкивы.
К проделанной покойным просеке
Шагнула армия прорыва.
Сраженье хлынуло в пробоину
И выкатилось на равнину,
Как входит море в край застроенный,
С разбега проломив плотину.
Пехота шла вперед маршрутами,
Как их располагал умерший.
Поздней немногими минутами
Противник дрогнул у Завершья.
Он оставлял снарядов штабели,
Котлы дымящегося супа,
Всё, что обозные награбили,
Палатки, ящики и трупы.
Потом дорогою завещанной
Прошло с победами всё войско.
Края расширившейся трещины
У Криворожья и Пропойска.
В общем, о том, чтобы включить это стихотворение в мой пастернаковский цикл, поставив его в ряд любовно отобранными мною вершинными твореньями поэта, не могло быть и речи.
Резко отрицательно и даже с некоторой иронией отнесясь к этой рекомендации Бориса, я вспомнил его рассказ о первом послевоенном его визите к Эренбургу.
Заметил его Эренбург еще до войны.
Одно его стихотворение («Кёльнская яма») он даже включил в «Бурю». Включил, как мне помнится, даже не зная, кто его автор. О том, что стихотворение это Слуцкого, он узнал позже. Кажется, как раз во время той, первой их послевоенной встречи.
Встреча эта была долгой. Они вспоминали довоенные годы, войну, обсуждали международное положение, читали друг другу стихи.
А когда беседа подошла к концу, и Борис уже собирался прощаться, Эренбург сказал:
– А