Аркадий тогда только что закончил один из первых вариантов этой будущей своей книги и охотно давал его читать – не только близким друзьям, но и знакомым. Так что, предложив прочесть его Борису, никаких запретов и правил конспирации я не нарушил.
Рукопись он взял. Вернул быстро, дня через два. Вернул молча, ничего не сказав.
Я спросил:
– Ну, как?
Он ответил равнодушно, с некоторым даже пренебрежением:
– Я много читал такого.
– Где? – изумился я.
– В разных эмигрантских изданиях. Когда мы вошли в Европу, я внимательно их штудировал.
Об этой рукописи Аркадия мне тогда случалось слышать разное.
Среди откликов на нее были и негодующие. Они принадлежали друзьям Юрия Карловича: Виктору Борисовичу Шкловскому, Льву Славину, Каверину. Все они, прочитав рукопись Аркадия, очень за Олешу обиделись. Некоторые (особенно Славин) возмущались. Негодовали, жаждали сатисфакции. Другие выражали свои чувства более сдержанно. Но тоже были крайне огорчены и раздосадованы не в меру жестоким и, как им казалось, неправедным судом Аркадия над другом их юности.
Однажды я увидал знакомую папку у Самула Яковлевича Маршака.
– Вы читали? – спросил он меня.
– Читал.
– И какое у вас впечатление?
Зная реакцию всех «стариков», я начал вилять: да, мол, конечно, к Олеше он несправедлив. Но…
– Голубчик, – сказал Маршак – При чем тут Олеша? Разве это книга об Олеше?.. Ведь это же – Герцен!
Такого бурного восхищение литературным даром Аркадия от Слуцкого я не ждал. Но этот равнодушный и даже пренебрежительный тон его отзыва сильно тогда меня удивил.
Я, правда, тогда не знал, что к Беликову у него был свой, особый счет. Узнал много лет спустя из воспоминаний Дезика Самойлова об их юности, о молодом Слуцком:
У меня он стал бывать часто. С порога заявлял:
– Есть пара любопытных фактов.
Излагал какую-нибудь политическую или литературную новость. Или про встречу с интересным человеком… Был весел, оживлен, энергичен. Острил…
Однажды пришел встревоженный.
– Белинков сказал, что я похож на раннего Сюпервьеля.
Такого поэта он не знал, что было ударом по его эрудиции. Предприняли расследование. Выяснилось, что из Сюпервьеля на русский язык переведены два стихотворения в антологии Бенедикта Лившица. Выяснилось так же, что Белинков французского не знает. Слуцкий успокоился. На Сюпервьеля он не был похож. К Белинкову с тех пор не относились всерьез.
Отношение Слуцкго к белинковскому «Олеше» основывалось, конечно, не на том, что с той юношеской поры он привык считать Аркадия болтуном, вралем и пижоном и что это пренебрежиельное отношение к Аркадию осталось у него на всю жизнь.
Но это его пренебрежительное отношение к восхитившей многих книге Аркадия было не позой, а – позицией. И суть этой позиции была не в том, что всё «антисоветское» заведомо дурно уже по одному тому, что оно «антисоветское». Нет, этим своим равнодушием он хотел сказать (показать), что весь так называемый талант Аркадия, собственно, и состоит в этой яростной, упоенной его «антисоветчине», что именно